Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Новый мир. № 6, 2002
Шрифт:

Все стихи Алексея Пурина, в сущности, об одном — о полыхании страсти, о загадке великого соблазна жизни и ее же великой тщете. Подобно Винкельману (Пигмалиону наоборот [97] ), поэт заворожен красотой чужого творения, на наших глазах мертвеющей красотой юной плоти. Он не отказывается понимать смысл гибельности, смертности всего того, чему было предназначено родиться, дышать, желать: «в громе мраморной сплошной каменоломни, / в мастерской, где все, что лепят, то и бьют».

97

Так определил его сам автор в стихотворении «Винкельман».

И эта бессмысленность жизни, ее смертная уязвимость [98] , с неизбежностью

пробуждает в душе любующегося особую острую жалость, стремление сохранить, присвоить, защитить, удержать. Стремление, надо сказать, чисто эротическое, потому что полнота бытия здесь неотделима от полноты обладания.

Дух желает «овладеть» трепещущей, страдающей, прекрасной плотью, чтобы тем самым спасти ее, — вот ведь в чем подоплека полноценного эстетического переживания. Вот почему искусство всегда больно страстью, словотворчество напоминает любовь:

98

В стихотворении «Елагин остров» читаем:

…Тщетна эта силища, что владеет школьниками рослыми и девицами из педучилища…
Ах, иметь, иметь эти мед и медь — обладать ими, овладевать и владеть!.. Похожа любовь, заметь, на диктант — смятенье куда девать? Гнать — держать, обидеть — терпеть, смотреть… В паутину смертную звать…

Еще Шекспир уповал на то, что «светлый облик милый / Спасут, быть может, черные чернила!..». Современный поэт сомневается: «А бумага — она смоляной пушок, / жар касаний, запах кудрей / сберегает разве?» Не в удвоении и мнимом бессмертии дело. Отдаваясь поэтической страсти, Плоть мира рождает Слова — и язык тогда становится своеобразным Элизием, в который попадают тени прекрасных тел и предметов. Не случайно в стихотворении «Выглянешь в окно — лишь белое, льняное…» Пурин признается: «…Слово / так люблю, что колет под ребро!»

Бог, как известно, Бог живых, а не мертвых. У него все живы. Точно так же живы в настоящих стихах все Слова, все Имена, все Названия. А уж до слов, названий и имен, до культурных аллюзий [99] Пурин охотник великий. Его тексты пестрят отсылками к самым различным историческим событиям, к философским и религиозным доктринам, к художественным феноменам, к чужим литературным штудиям.

В качестве примера можно было бы приводить любое стихотворение из «новых». Приглядимся к первому попавшемуся:

99

Кстати, сегодняшним читателем практически утраченных — и это еще одна тема книги Пурина, точнее, сквозная, трагическая тема всех его поэтических и прозаических книг. Напомню, что один из сборников эссе питерского поэта называется «Утраченные аллюзии».

Морозный Рыбинск не разбудит Евтерпу в кварцевом гробу — и только даром горло студит Архангельск, дующий в трубу. У чукчей нет Анакреона, зырянам хватит и Айги. Но кто метрического звона придаст стенаниям пурги? Кто наш, хмельной от шири водной и хищный от смешенья рас, российский мрак порфирородный вольет в магический алмаз? Напрасно ль северные реки прекрасней всех паросских роз?.. Но вот путем из грязи в греки скользит полозьями обоз. Он «Рифмотворныя Псалтыри» тоской нагружен и треской. И раздвигает тьму все шире заря — багряною рукой.

Кого здесь только и в каких соотношениях мы не обнаружим — от Симеона Полоцкого (автора «Рифмотворныя Псалтыри») до постмодерниста и заумника Геннадия Айги. Конечно, надо сразу узнавать и угадывать. Так заря, раздвигающая тьму «багряною рукой», — из того самого поэта, который в январе 1731 года явился

в Москву с обозом мороженой рыбы. «Рыбий» след задается здесь с самого начала «морозным Рыбинском», тщетно пытающимся разбудить покоящуюся в кварцевом (двойник хрустального?) гробу Спящую красавицу — Евтерпу, музу лирической поэзии. Исторически более близкий Архангельск упомянут попутно. В целом же стихотворение посвящено Ломоносову, а точнее — судьбе русской поэзии. Поэтому во второй строфе и встречается трансформированная цитата из Фета [100] .

100

Из стихотворения, обращенного к Тютчеву, — «Вот наш патент на благородство…».

Устраивая в своих стихах настоящий кордебалет из отсылок и намеков, Пурин оставляет у неподготовленного читателя чувство избыточности; поэта можно заподозрить в постмодернистической коллажности, в игре цитатами. На самом деле это не так. Наш стихотворец [101] избыточен, как избыточна сама страсть, пытающаяся добиться от вожделенного объекта всего (чего всего — ей и самой непонятно):

Я целую губы, ключицы, грудь — и Гольфстрим несет меня вниз… Ах, шепни — что любишь! Ах, все забудь, на устах моих задохнись, захлебнись — и всхлипни, и, словно ртуть, из ладоней вырвись, вернись!..

101

Он сам себя именует «стихотворцем и эссеистом» в объективке на тыльной стороне сборника.

Легко показать, что Пурин — «поэт-смысловик» (воспользуемся определением Мандельштама), его цитатостроение и метафороплетение — не самоценны, они нужны лишь для создания грандиозной иллюзии пронизанного смыслами, гармонически организованного пространства Слова, в котором, по уверению Михаила Кузмина, «на каждый звук и мысль / Встает, любя, противовес». В языковом Элизии любой элемент значим. Одно имя откликается другому. Здесь нет «без отзыва призывов», как это сплошь и рядом происходит в нашей хаотической повседневности.

Многие семантические связи останутся, по-видимому, навсегда утаенными от читателя. Вряд ли кто догадается, к примеру, что «столичный дичок-бычок» из стихотворения «Пароходик праздный бежал, речной…» — это известный московский литературный деятель Дмитрий Быков, а строки про «уроки бегства / из уныло так обступившей суммы / обстоятельств» [102] намекают на название раздела поэтической книги петербуржца Николая Кононова — «Сумма обстоятельств». Но ведь понимание подобных нюансов сразу придает восприятию стихов замечательную остроту и конкретность, выявляет их скрытую полемичность.

102

Фраза взята из стихотворения «Тирсы наших менад примахались быстро…». Кстати, сама первая его строка представляет собой слегка видоизмененную цитату из статьи Иннокентия Анненского «О современном лиризме».

Можно спросить, зачем расставлять в своих текстах знаки, которые все равно почти никто не в состоянии правильно интерпретировать? Опять же — от избыточности и полноты переживания, от стремления в каждой клеточке фразы высказаться вполне, привлекая все ресурсы своего жизненного и языкового опыта. Поэт раскрывает перед нами сам процесс мышления в его целостности, он не может искусственно очищать стихи от непонятных публике деталей. Кстати, ровно так же поступали Пушкин, Блок, Мандельштам. Ну кто, без комментария Ахматовой, угадал бы, что первая строфа мандельштамовского стихотворения «Что поют часы-кузнечик…» посвящена ей!

Однако понять подлинный смысл высказываний поэта мешает чаще всего не бытовая зашифрованность, а наша читательская безграмотность и невнимание. Боюсь, для многих внешний эротизм книги Пурина заслонит ее главную тему — тему трагического умирания языка, то есть культуры, то есть всего, что есть в человеке человеческого. Не случайно в этих стихах Эрос и Танатос становятся близнецами-тинейджерами, «не в меру радостными пионерами», шепчущимися о чем-то за нашей спиной. В строках Пурина все время угадывается ужас перед тем, что Плоть, ставшая Словом, способна передать последнему свою гибельность. Значит, на умирание обречено само Слово — наша душа:

Поделиться с друзьями: