Новый мир. № 6, 2003

— Видимо, мою жизнь, — я ответил.

Отец пренебрежительно рукою махнул (мол, это что ж за богатство?), вытащил свой заштопанный кошель, усмехаясь, вынул купюру:

— На вот тебе.

Красная цена!

— Спасибо, батя. Но не надо пока, — отвел его дар.

— А то бери. Помнишь, как в «Фаусте»? Маргарита отдала все драгоценности, полученные от Фауста, монахам — и те были очень довольны.

Без ехидства не может он!

Снова звонок. Уточнения какие?

— Хелло… О, здрасьте, здрасьте! — прикрыл ладонью трубку, отцу шепнул: — Это Надя, аспирантка твоя.

Он сразу азартно дернулся:

— Дай!

Все сразу ему «дай»! Отвел его руку, шепотом заговорил:

— Спасибо скажи ей.

— Это за что ж это?! — воскликнул. — Она все напутала только! — Снова к трубке рванулся.

— Да постой ты! — Как мог, я удерживал его, целое сражение у нас возле трубки развернулось. — Ты одну только строчку в сберкнижке разглядел вместо двух, а она все твои пенсионные бумаги по новой сделала! Понял, нет? — Я прижал его к стенке: — Поблагодари ее.

— …Понял, — неохотно он произнес. Я отпустил его, протянул ему трубку. — …Алло! — просипел он. — …Надя? Ну здравствуй, мила моя! Спасибо тебе! Как хорошо-то ты все сделала — пенсия у меня почти вдвое возросла! Ну спасибо тебе! Пока.

Мы посидели с ним молча, потом он поднялся, потрепал мне плечо и ушел к себе.

Снова звонок! Кузя. Не забывают друзья!

— Слышал? — сразу взял быка за рога. — Возле Испании танкер развалился с нашим мазутом. Однокорпусный — тонкий, как яйцо. Такие же, кстати, и по Неве ходят и скоро в Приморск будут заходить.

Я мягко эту тему отвел:

— Сочувствую. Но, Кузя, извини, своего хватает.

— А ты, что ли, думаешь, я слепой? — вдруг и Кузя разволновался. — …Хочешь знать, я с того только и начал тебя воспринимать, когда увидал, как ты к отцу и Нонке относишься!

Без этого я пустышка, выходит?

— Поэтому и помогаем, как можем. И посылаем, когда получается.

— Спасибо тебе.

Пора со двора. К Нонне в спальню зашел:

— Все! Вставай и убирайся.

— Из дома?

Вспомнила нашу старую шутку!

— Нет. В доме!

Пошел. Отец с золотой банкой меня провожал.

Через наш угол пробегая, на витрину посмотрел. Шинель моя там одна скучает. А могла ведь мои плечи утеплять. Впрочем, в витрине она благородней глядится.

Подошел к ней поближе — и обомлел. Уценка на пятьдесят процентов! Уценили подвиг мой. Впрочем, он больше и не стоит.

Потом я топтал в манеже навоз — не испытывая, кстати, никаких мучений. Все равно все утопчу — в золото. В крайнем случае — в медь.

Григорий Корин Из осколков дней

Корин Григорий Александрович родился в городе Радомышле (на Житомирщине) в 1926 году. Фронтовик. Автор нескольких лирических сборников. Живет в Москве. «Его стихи — одна пронзительная и очень беспощадная исповедь» (Б. Окуджава).

* * *

Все, что выветрила память И, казалось, не вернет, Дом и двор, ночную заметь И стремительный восход, Все, от юности военной И до старости моей, Исчезает неизменно, Как в пустыне сытый змей. Не понять мне, что случилось, Расходилось все вокруг, Не похоже все на милость Или старости недуг. Все, что вспомнить и не грезил, Обнаружу где-нибудь, Двигаюсь почти на срезе, И не страшно мне ничуть. И ни боль, ни удивленье Я не чувствую ни в чем, Словно я на представленье — И тоскливо мне на нем. Может, что-то тронет душу, Но, как странно, гибнут дни, Прибавляя равнодушью Лесенку для западни. Да и жизнь совсем другая Эта — вовсе не моя, Все глядит в глаза, пугая, Чем, не понимаю я. Все прошел и горы смерти Повидал я на веку. Только голос милосердья Различить я не могу.

* * *

Птичек покормлю, Птичек покормлю. В храмовой сосне Вспомнят обо мне, Пусть они помолятся. За меня помолятся. Рано поутру В крошево сотру Хлебушек ржаной, — Пусть они помолятся, За меня помолятся, Встретятся со мной. Сяду глух и нем. Корму хватит всем. На окне моем Не убудет днем, Пусть они помолятся, За меня помолятся.

* * *

Раньше шло все как по маслу, Словно бы предрешено, А теперь слова погаснут, И в глазах темным-темно. Раньше больше было смысла И рискованность была, И качалось коромысло На плечах добра и зла. Освещенный день был ясен, Ночь беззвездная ясна, И ломился в окна ясень, Накаленный докрасна. Набиралось равновесье Из осколков дней и лет, И хранило поднебесье Каждый новый мой секрет. Ничего теперь такого Мне на старость не дано, И любое ныне слово От меня ограждено, Словно под замком тюремным, И не знаю, как спасти, Чтобы не сгубить подземным Начертанием пути, — Вынести, не ранить в смуте, Божий смысл не утерять, Легкости его и сути Дать дыханье, волю дать.

* * *

Что убудет, вновь прибудет, Не ленивица земля, Все меняются — и люди, Змеи, овцы, тополя. Нет бессмертья, даже камень В трещинах, себя разнес, Кто же держит нас веками, Нас, одну из многих звезд? Даль раскинулась над нами, Утром свет, а к ночи тьма Гладит вечными руками Наши хрупкие дома.

* * *

Что людям ни приснится! Мне снятся лагеря. Из проволоки граница И тусклость фонаря. Ко мне отец приходит, Ко мне приходит мать. Велят конвой и ходики Свидание кончать. Я требую начальника, Конвойному грожу И плачу от отчаянья, Что ни за что сижу. Но если повториться Жизнь хоть во сне вольна, Война должна мне сниться. Не снится мне война.

Поэт

Поэт всегда пророк — И с первых дней творенья Строка его зарок Его Богослуженья. Для красного словца Найдутся и другие, Поэт слуга Творца, А не психиатрии. И не сведут с ума — Ни холод и ни голод, Ни тощая сума, Ни погребальный молот, — Он и такой — пророк, И вся его тревога За грех постыдных строк У Божьего порога.

* * *

Что-то легковесное, чужое Горным облаком обволокло, Слепо время сдвинулось земное, Рухнуло последнее число, Отзвенели все его минуты, И секунды быстрый путь прошли, И прорвался я из тяжкой смуты И по краю двинулся земли. Я не знал, как тяжко время весит, Тяжелее гор, земли ночной, И уносит грады все и веси, И тебя, и весь твой путь земной.

Марина Палей Вода и пламень