Новый мир

— А кто?

Он вдруг обмяк и сгорбился. Я выпустила его. Он сел на асфальт, закрыл лицо руками. Плечи его затряслись, но он не плакал. Он просто боялся. Посидев так, он открыл лицо, а руками обхватил себя за плечи.

— Значит, все. Значит, я следующий.

— Пойдем-ка в здание.

Он покорно встал и побрел к отелю, напрочь забыв о пистолете. Ну что за люди, а, никакой ответственности. Пришлось задержаться, разрядить пушку и бросить в багажник машины.

Внутри отель оказался лучше, чем я думала. Мощные рамки, автоматические двери, кстати, хорошо укрепленные. А криминал-то здесь — вовсе не устаревшее слово из древнего словаря…

— Я выбрал это место, потому что здесь безопасно, — пояснил парень. — Ну, относительно. Здесь часто селятся разные… серьезные люди. Они не любят, чтобы их беспокоили. Поэтому здесь самое некрасивое, но и самое тихое место в Эдинбурге. Правда, по-настоящему удобно только на втором этаже, и туда просто так, с улицы, не заселишься. Я на третьем, там с комфортом не ахти.

Мы поднялись в номер. Я с интересом огляделась. Бардак. Понятно, что здесь побывала Нина, она оставляла неизгладимое впечатление о себе всюду, где проводила более получаса. Но именно сейчас я почему-то подумала о ней тепло. Никогда не осуждала людей, которые против казарменного порядка.

— Нина, — виновато сказал парень. Скинул какое-то покрывало со стола в гостиной, освободил стул, предложил мне сесть. — Я хотел, чтобы она помылась. И успокоилась. У нас общая беда. Только у меня никогда не хватило бы смелости оказать сопротивление. А она сильная. Да, знаете, я завидовал ей. Всегда. Когда мы с ней поженились, я надеялся, что она поможет мне отвыкнуть от наркотиков. Я в ней нуждался. Она меня бросила. Наверное, это то, чего я заслужил.

Он педантично сложил покрывало, потом уронил его на второй стул и плюхнулся сверху.

— Нина жива, — обронила я.

Он уставился на меня совершенно бессмысленным взором. Тупым-тупым. И я вспомнила, Нина же говорила, он тоже артист. И я видела его несколько раз. Тонго Тонго, кажется, это его сценический псевдоним. Дурацкий, как по мне, но я никогда не понимала вкусы богемы.

— Как тебя зовут на самом деле?

Он задумчиво поднял левую руку, с некоторым изумлением уставился на свой браслет, словно хотел обменяться со мной визитками. Потом рука бессильно упала.

— Арье. Арье Фридман.

— Звучит лучше, чем твой псевдоним.

И тут он взорвался. Он орал так, что я начала подумывать: если сейчас начнется истерика, что будет лучше, — засунуть его под холодную воду или просто надавать пощечин? Но успокоился он быстро. Сбегал к бару, принес бутылку виски, отпил прямо из горлышка.

— Вам не предлагаю, — хрипло сказал он, вытирая губы. — Вы при исполнении. Дома выпьете. Какого черта вы сразу не сказали?!

— Ну не прикидывайся. Если б ты и в самом деле так переживал за Нину, то не отпустил бы ее одну в неизвестность.

Он скривился:

— Ее еще поди удержи…

— И уж тем паче не выманивал бы ее на встречу с шантажистом.

— У меня не было выхода!

— Поэтому ты предал ее. Понимаю, чего ж не понять. Рассказывай.

— А где доказательство, что вы из разведки? Ну вот серьезно — где? У меня есть приятель, он и не такую электронку навертит!

— И что это изменит?

— Ну да, — он резко сник. — Если вы за мной, то я могу хоть язык себе откусить — на выживаемость это не повлияет.

Он снова приложился к бутылке. Я мысленно прикинула, насколько его печень толерантна к выпивке, дала глотнуть — и бутылку отняла.

— Хватит. Я уйду, тогда хоть все тут выпей. Не забудь только, что для лечения алкоголиков обычной страховки в Эдинбурге недостаточно. Нужна еще и местная. Так что сильно не надирайся.

— И что, тут даже помощь при острой интоксикации не окажут?

— Окажут. В виде транспорта до Манчестера. И все время в пути ты будешь мучиться жестоким похмельем. А если б у тебя внезапно завелась местная страховка, то все мучения тебе купировали бы прямо в номере. И только потом доставили бы в клинику.

— Садизм какой-то.

— Нет, просто тут последние лет двадцать ведется борьба с заезжими пьянчугами. Власти считают, что туристы спаивают местных.

— Это… — он повел рукой в сторону двери, — а прямо отсюда я могу заказать такую страховку? А то у меня нервы слабые — и сейчас надраться хочется, честно скажу. И последствия будут ого-го какие…

— Спроси у администратора. Но вообще-то в любом отеле можно.

— Понял, — он часто-часто закивал. — Хорошо. Расскажу. С чего начать?

— С чего хочешь.

— Тогда я все объясню. Я лечился несколько раз. Безуспешно. Платил огромные деньги этим придуркам-врачам. Но срывался через месяц после выхода из клиники. Потом я махнул рукой, а друзья мне сказали, что с моей бесхребетностью врачи не помогут. Нужно что-то вроде армии. Чтоб была железная дисциплина и годная идея, чтобы я знал, ради чего все терплю. Ну какая мне армия, да? Как раз тогда я встретил Нину. Я на нее очень надеялся. А она вместе со мной… Сейчас уже годы прошли, я перестал на нее обижаться. А тогда, конечно!.. Я считал, что она предала меня, растоптала. Сейчас я лучше понимаю ее. И как раз в момент, когда мне было особенно плохо, подвернулся человек. Я видал его пару раз на тусовке, но даже не знал, как зовут. И тут как-то случилось, что я снова захотел соскочить с наркоты и стал вместо этого пить. Он ко мне подсел, мы разговорились. Его зовут Пин Туссен, он психолог. Я ему пожаловался. Он ответил, что помочь можно. Есть методики. Частные. Но это — Церковь. Все очень правильно и серьезно. Вера основана на Библии, просто другое прочтение. Есть светский орден, есть монашеский. Меня в светский не примут, пока не вылечусь и не проживу без дряни хотя бы десять лет. Только монашеский. Чисто мужской. Так и называется — Орден Адама. Жесткая дисциплина, братья друг друга страхуют. Отбросов вроде меня там хватает, Церковь от них не отворачивается. Наоборот, использует самые гуманные методики. У них есть препарат, который отбивает всякое желание принимать дрянь. На три месяца. За это время психологи помогают выработать новые привычки. Я спросил — а почему в других клиниках нет? Ведь тогда даже психологи не нужны — можно же принимать по четыре таблетки, или что там у них, в год и не париться. А Туссен мне ответил: потому, что Церковь недовольна мировым порядком. Потому что у нас очень несправедливый мир. И это мир виноват в том, что люди вроде меня становятся наркоманами. Вот это наше государство — оно виновато, что наркота попадает к людям. И что люди слабы и уязвимы. Что они ищут утешения не в конструктивном общении, а в иллюзорных снах. Что им нет места. Что даже при излечении на них остается позорное клеймо, навсегда, — в страховках, в полицейских базах, иногда и у федералов остается досье…

Я не спорила — незачем. Я молчала и просто слушала. Не забывая писать на чип.

— Я расспросил подробно. Туссен сказал, что сначала я подпишу контракт. Я могу выбрать такие формы: десять лет монашеского обета — безбрачие, но не целомудрие, и женщину я получу из числа прихожанок. Все будет очень ритуально, и если родится ребенок, то я его даже не увижу, то есть я сразу подписываю отказ от отцовства. Потом — на мое усмотрение. Могу остаться в Церкви, и меня переведут в светскую общину. Там я год буду на испытании, очень строгом, если выдержу — то разрешат жениться. Не выдержу — еще год, но уже с психологом, и после этого опять год испытаний. А могу уйти из Церкви и жить как хочу. Но тогда мне в лагере дадут какую-то простую профессию, рабочую, чтобы я мог зарабатывать на жизнь руками, грубо говоря. В принципе, могу передумать и через десять лет, но без профессии меня из Церкви все равно не отпустят, а с профессией я могу и в светскую общину перейти, тогда срок испытания сократится. Я подумал: интересно! У меня никогда не было нормальной человеческой профессии. Но я еще сомневался. Тогда Туссен дал мне то средство, таблетку, но разломил ее пополам. Сказал: проверь. Этого хватит на месяц. Потом мы встретимся. Я попробовал. Через десять минут я понял, что один только вид выпивки мне отвратителен. Про наркоту даже не вспомнил. Я протрезвел, и мне это понравилось. Я пришел домой, лег спать и проснулся с удовольствием. Я весь кипел, мне хотелось работать. Я даже подумал — не наркота ли это. Особенная. Весь месяц я писал музыку и играл, получалось отлично. Не тянуло ни к чему, кроме еды, воды и женщин. И еще мне внезапно понравилось гулять пешком. В общем, через месяц я испугался, что сорвусь и это чудо кончится. Нет, я хотел излечиться навсегда. Подписал контракт. И поехал в лагерь.

Он замолчал, жадно глядя на бутылку. Я покачала пальцем: потом. Он засмеялся:

— Лагерь на Канузе. Там есть остров, вот он целиком отдан под лагерь. В лагере было все, как и обещали. И еще нас всех — там было человек пятьсот — учили новой вере. Она изумительная. Нет вообще никаких странных толкований, противоречий, все ясно. И действительно, я понял, как несправедливо, лживо устроен наш мир. Я захотел быть одним из тех, кто построит новый. Я отвык от дряни, поправился на пятнадцать килограммов, стал похож на мужчину. Мне не хватало только музыки. Светская музыка у нас была запрещена, а к церковной до окончания лагеря никого не подпускали. Профессию я выбрал строительную. И сейчас в какой-нибудь дальней колонии вполне могу сам возвести простой дом из подручных материалов. Я сдал экзамен, и меня перевели в другую общину. И там я впервые попал на их песнопения. Я музыкант. Я все понял сразу. Это настолько дьявольские мотивы… Господи, на что же я подписался… Но я не подал виду, и в тот вечер мне прислали женщину. Тогда я действительно испугался. Она была вся одета, кроме, пардон, ниже пояса да титек. На лице видны только глаза. Встала раком и застыла. Молча. Я расхотел. Тогда она сказала — единственные ее слова. «Если ты откажешься, меня убьют как непригодную». Сам не знаю, как я справился. Но через два месяца я улучил момент и сбежал. Это оказалось несложно.