Новый мировой порядок

Мы находимся в начале процесса огромной исторической важности. Окончание идеологического противостояния привело «в начале третьего тысячелетия к кризису идентичности огромных масс. Во все возрастающей степени наша психика и даже материальные потребности начинают требовать усложненной самоидентификации» [501] . В условиях социально-политического краха социализма как практики и теории, старые боги (существовавшие задолго до социальных доктрин двадцатого века) как бы молча всплыли в сознании миллионов людей — и не только в Югославии и Восточной Африке (где поток крови был особенно обильным), но и повсюду в мире. Словами А. Аппадюраи, «центральной проблемой современного глобального противодействия является столкновение культурной гомогенизации и культурной гетерогенизации… Взаимная каннибализация показывает свое отвратительное лицо в мятежах, в потоках беженцев, в этноциде» [502] .

501

501 Franck Th. Tribe, Nation, World: Self-Identification in the Evolving International System// Ethics and International Affairs. 1997, N 11, p. 151.

502

502 Appadurai A. Disjuncture and Difference in the Global Cultural Economy (In: Held D. and McGrew A.-eds. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 230).

В начале третьего тысячелетия обозначился массовый поворот к старым ценностям вплоть до этнически-трайбалистского начала, к религиозно-цивилизационному единству отдельных частей мирового населения как к своему новому универсуму. Стало казаться возможным, что в XXI в. массовая переориентация групповой лояльности и массовой идентичности закрепится.

Э. Смит называет этот процесс «культурной политизацией»: «Чем более полно документирована этноистория, чем распространеннее данный язык, чем строже соблюдаются местные обычаи и обряды, тем сильнее стремление убедить друзей и врагов в возможности рождения новой «нации»… Чтобы создать нацию, недостаточно просто мобилизовать сограждан. Они должны быть убеждены в том, кем они являются, откуда они пришли и куда идут. Они превращаются в нацию посредством процесса мобилизации местной культуры… Старые религиозные саги и святые превращаются в национальных героев, древние хроники и эпос становятся примерами проявления национального гения, возникают истории о прошлом «золотом веке» чистоты и благородства. Прежняя культура некоей коммуны, которая прежде не имела целей за своими пределами, становится талисманом и обретает легитимность… Наступает период интенсификации культурных войн… Заново открытая этноистория начинает разделять наш мир на дискретные культурные блоки, которые не дают никаких надежд сближению и гармонизации этих блоков… С точки зрения глобальной безопасности и космополитической культуры это мрачное заключение» [503] .

503

503 Smith A. Toward a Global Culture? (In: Held D. and McGrew A.
– eds. The Global Transformations Reader. Cambridge: Polity Press, 2000, p. 244–245).

Вырвавшиеся демоны собственного исторического опыта, традиционных религиозных воззрений, исконных ментальных кодов, собственных языков, аутентичного морально-психологического основания, воспоминаний об униженной гордости — с огромной силой бросают тень на благодушие глобалистов, делая ожидание мира и спокойствия вершиной наивности. Обращение вспять несет в себе невиданный потенциал насилия. Даже весьма умеренно-оптимистические американские футурологи А. и X. Тофлер [504] , призывающие современное государство трансформировать процессы демократизации в политику самоидентификации, видят в качестве главной угрозы трансформацию ограниченных межгосударственных войн в ничем не ограниченные этнические конфликты: «Уже сейчас не так много стран, чьи граждане готовы отдать жизни за свое государство, но, увы, растет готовность жертвовать жизнью за этнически-религиозную идентичность. Мы пробили стену нерушимости государственных границ, и назад дороги нет» [505] .

504

504 Toffler A. and H. War and Anti-War: Survival at the Dawn of the 21st Century. London, 1994, p. 338–339.

505

505 «The National Interst», Spring 2000, p. 74.

Мир как бы отпрянул к своим основам. И это могло бы породить новую гармонию (как отвлечение от международных трений), но вопрос-то как раз в том, что исконные основы у каждого субъекта мирового сообщества очень разные. Прежде это различие камуфлировалось идеологическими одеждами, ныне камуфляж отброшен и культурное, традиционное — т. е. цивилизационное отличие целых регионов друг от друга обнажилось во всей очевидности.

Время определить первые результаты этого «отлива истории», обнажившего не пестроту мира (что было очевидно всегда), а фундаментальную противоположность нескольких основных цивилизационных парадигм. Семь таких парадигм — западная, латиноамериканская, восточноевропейская, исламская, индуистская, китайская и японская — как бы забывают о «предписанной» им историко-экономическими законами прошлого интеграции мирового хозяйства и культуры, упорно сохраняя цивилизационную дистанцию и образовывая почти непроходимые рубежи между столь сблизившимися благодаря телефону и самолету пространствами. На этих-то рубежах и вспыхивают основные конфликты современного мира.

Вперед выходит призрак предсказанного превосходным западным политологом-еретиком С. Хантингтоном столкновения цивилизаций: «Фундаментальным источником конфликтов в возникающем новом мире будет не идеология и не экономика. Величайшей разделяющей человечество основой будет культура. Нации-государства останутся наиболее мощными действующими лицами в мировых делах, но основные конфликты в мировой политике будут происходить между нациями и группами наций, представляющих различные цивилизации. Столкновение цивилизаций будет доминировать в мировой политике. Культурные разделительные линии цивилизаций станут линиями фронтов будущего» [506] . По мере вхождения в третье тысячелетие «культура разделит страны. Культурные табу сделают, скажем, невозможной покупку чужими покупателями предприятий в Японии и во всей Юго-Восточной Азии» [507] .

506

506 Huntington S. The Clash of Civilization? («Foreign Affairs», Summer 1993, j). 22).

507

507 McRae H. The World in 2020. Power, Culture and Prosperity. Boston, 1994, p. 154.

Война за югославское наследство показала, что может произойти в случае ускоренной и одобряемой извне перемены идентичности (поскольку гражданская война здесь быстро выдвинула вперед религиозные, исторические, цивилизационные факторы). Нечто еще более значимое может произойти в случае утверждения цивилизационной идентичности у населения огромного Китая. Обозначилось движение по этому пути ядерной Индии и миллиардного мусульманского мира. Последний в ряде случаев пошел на противостояние с Западом (которое американский исследователь Б. Барбер назвал «противостоянием Джихада и Мак-Уолда» [508] ).

508

508 Barber B. Jihad vs McWorld: How the Planet is Both Falling Apart and Coming Together and What This Means for Democracy. N. Y. 1995.

Культура порождает насилие.Исторический опыт показывает, что отстаивание национально-культурной идентичности порождает невиданное насилие. Обращенные к новой идентификации «продолжительные этнические конфликты практически не поддаются региональному и международному воздействию», — приходит к справедливому выводу американский исследователь Т. Керр [509] . Война в Судане скорее всего продлится до тех пор, пока одна из сторон конфликта не победит решающим образом. Нет реалистических оснований предполагать разрешение курдского конфликта в Ираке и в Турции, сдерживание убийственного конфликта хуту и тутси в Руанде, компромиссное решение в Грузии, Азербайджане, Бугенвиле, Северной Ирландии. Весьма реалистично предположить начало нескольких конфликтов в Южной Азии. Индия стоит перед вызовом нескольких сепаратистских групп. Равно как и Индонезия: Ачех и Ириан. Конфликты зреют в Бирме (провинции Карен и Шан) и в Китае (Тибет).

509

509 Curr T. Ethnic Warfare on the Wane («Foreign Affairs», May/June 2000, p. 61).

Два процесса как бы действовали вопреки друг другу. С одной стороны, слабело геополитическое влияние исламского мира, столь могучего между VII и XVI веками; его децентрализация, отступление перед колониальным натиском Запада, трудность модернизационных преобразований, неадекватность элиты в процессе мирового прогресса. Развал Оттоманской империи, контроль Британии и Франции над наследием Стамбула, Багдада, Индостана, Индонезии, Магриба и Леванта низвел мусульманский мир до положения сугубых жертв мировой эволюции. С другой стороны, колоссальный демографический рост исламского мира (12 процентов мусульман в мировом населении в 1900 г. и 30 процентов в 2000 г.) на фоне постоянного повышения стратегической значимости нефти — главного сырья мусульманского мира — начали медленный, но обратныйпроцесс некоторого восстановления позиций, столь очевидно утерянных после семнадцатого века.

Чувство исторического унижения, столь очевидное для мира Ислама, с трудом — в условиях отсутствия соответствующего эмоционального опыта — ощущается на Западе. Как формулирует У. Эко, «бен Ладен знал, что в мире есть миллионы исламских фундаменталистов, которые, чтобы восстать, только и ждут доказательств того, что западный враг может быть «поражен в самое сердце». Так оно и произошло в Пакистане, в Палестине и в других местах. И ответ, данный американцами в Афганистане, не только не сократил этот сектор, но и усилил его» [510] .

510

510 «El Pais», 31,03,2002.

На этот большой процесс наложились более конкретные явления. Американские вооруженные силы взяли под свое крыло политические режимы Египта, Саудовской Аравии, Пакистана, Турции. Пытались контролировать Ливан и Сомали. В 1990 г. американская армия высадилась в Саудовской Аравии, а позднее в Кувейте. Окончилось противостояние Запада с Востоком, которое периодически позволяло (скажем, Египту, Алжиру, Индонезии, Сирии, Ливии, Ираку, Судану, Сомали) играть на великом противостоянии «холодной войны». Последовала буквально массовая фрустрация ожесточенных мусульманских политиков. Об этом ныне отчетливо свидетельствуют такие исламские средства массовой информации, как телекомпания «Аль-Джазира» из Катара.

Мусульманская элита Саудовской Аравии, Египта и многих других стран Магриба, Леванта, стран Персидского залива, начиная с Ирана и Ирака, ощутила чрезвычайную ненависть к тем, кого эта мусульманская элита считает компрадорами и «продавшимися Западу». Аятолла Хомейни и Саддам Хусейн стоят в том же ряду антизападных деятелей, где занял место Усама бен Ладен. Именно Саудовская Аравия и Египет дали основу Аль-Каиды, Хезболлы и прочих антизападных террористических организаций, действующих от Марокко до Филиппин. В рекрутах и пожертвованиях здесь нет недостатка и уход бен Ладена в данном случае ничего не изменит.