Новый Рим на Босфоре

«Веруем в единого и одного истинного Бога Отца Вседержителя, из которого все, и в единородного Сына Божия, который родился от Бога прежде всех веков и прежде всякого начала, и через которого произошло все, видимое и невидимое – веруем, что единородный родился один от одного Отца, Бог от Бога, подобный родившему Его Отцу (выделено мной. – А. В.)», – говорится в Никском Символе Веры311.

Таким образом, вместо разрешения богословских проблем омии решили попросту их игнорировать. Но, как ни странно, такое положение дел устраивало многих, поскольку Никская редакция давала простор для творчества представителям самых разных группировок312. По крайней мере, ее подписали отец св. Григория Богослова епископ Григорий Старший и Дианий Кесарийский – друг и покровитель св. Василия Великого313.

Новая ситуация вновь требовала срочного созыва Собора епископов, который по указу Констанция и собрался в конце 360 – начале 361 г. в Константинополе. Первоначально приехало около 50 епископов, но потом их число увеличилось до 72. Отцам была предложена для утверждения Никская формула, хотя и в чуть измененном виде, а также предлагалось запретить к употреблению слова «сущность» и «ипостась», как непонятные народу. Попутно был осужден (наконец-то!) давний придворный интриган епископ Аэций, которого обвинили во внесении смуты в Церковь, и император отправил его в ссылку. Помимо Аэция сосланы были также, хотя и по иным причинам, вожди омиусиан – Василий Анкирский, Евстафий Севастийский, Македоний Константинопольский, Кирилл Иерусалимский и другие314. Император разослал Никский символ всем епископам, угрожая отказникам низложением из сана и гневом царя315. Единство Церкви опять внешне было восстановлено, хотя и ненадолго.

Константинопольский собор завершил свою работу в феврале 361 г., а в ноябре, лежа уже на смертном одре, царь с ощущением выполненного долга вспоминал о перипетиях многолетней церковной смуты, которую он, как ему казалось, наконец-то преодолел. Увы, Констанций ошибался. В ситуации, сложившейся вследствие тринитарных споров в Церкви, никакая сила и власть не смогли бы привести к разрешению всех догматических и богословских противоречий.

Но для того чтобы сама Церковь «разрешилась от богословского бремени» своих искушений, нужно было сохранить ее единство, что и было обеспечено последовательной церковной политикой Констанция. Не являясь богословом по призванию, он предпринимал все для того, чтобы противники садились за стол переговоров и искали компромисса. И вполне возможно, что без этого принуждения общение церквей вообще бы прекратилось – это не кажется невероятным, если вспомнить ригоризм противников. Бесконечные и безрезультативные Соборы заставляли Церковь искать свою веру, мужать разумом, преодолевать сомнения и богословски формулировать истину. В те же минуты, когда такое общение становилось совершенно невозможным, являлся император, который требовал во имя исполнения своей воли признания той компромиссной формулы, на основе которой, как казалось, можно было восстановить единство Церкви. В этом как минимум заключается величайшая заслуга императора Констанция перед всем православным миром и Церковью.

Глава 3. Личность Констанция

Теперь самое время обратиться непосредственно к личности последнего сына св. Константина Великого и тем оценкам, которые он снискал после смерти. Надо прямо сказать: если судьба при жизни долго щадила последнего отпрыска великого императора Рима, то впоследствии его не пожалели историки. Констанция часто изображают недалеким, высокомерным человеком, страдающим манией величия, бесталанным правителем и неудачным полководцем, безнравственным женолюбом (!), неразборчивым в способах достижения своих целей, «зверем», гонителем православных и т.п. С «легкой» руки Э. Гиббона (1737—1794) полагают, будто правление его было возможным только путем создания целой армии шпионов и доносчиков. А главнейшим способом пополнения казны, как рассказывают, стало вымогательство средств у обеспеченных граждан316. Почему-то именно западные авторы считают, что царь являл собой образчик завистливой, слабой, тщеславной фигуры, полностью находившейся под контролем евнухов, женщин и близких епископов317.

Но на самом деле пословица, будто «природа отдыхает на детях гениев», малопригодна для характеристики Констанция. Наверное, он не был гением, но занимает далеко не последнюю строчку в череде Византийских, а тем более европейских самодержцев. Возможно, в воинских успехах Констанций действительно уступал своему отцу – человеку, выигравшему все сражения без исключения. Однако в то же время Констанций имел и свои военные удачи, которые можно было бы привести в качестве положительного примера. В частности, он не без успеха противостоял персам – очень серьезному противнику, побеждал варваров и умело, быстро подавлял внутренние бунты, например Магненция. В персидских походах он неоднократно подвергал себя лишениям и опасности, за что пользовался уважением у солдат. Введя строгую дисциплину, проявив недюжинные организаторские способности, царь из деморализованной и самовольной массы создал мобильную и хорошо обеспеченную армию, наводившую страх на врагов318.

Допустим, он не обладал такой политической мудростью, как св. Константин Великий, и не сумел вовремя ликвидировать следы своих ошибок, быстро становившихся известными. Но, в отличие от четырнадцати мирных последних лет правления равноапостольного императора, Констанций жил в бушующем мире варварских нашествий, вечных войн и внутренних заговоров. Оставшись один на один с многочисленными проблемами, не обладая авторитетом своего отца, имея вначале под рукой разлагающуюся армию, нередко стремящуюся дезертировать с поля боя, Констанций сделал все, что было в его силах. При нем в тяжелейших условиях Римская империя сохранила свою территориальную целостность и политическую стабильность. Царь провел административную реформу и привел в порядок юстицию. Финансы были, конечно, в плохом состоянии, что обуславливалось частыми войнами и многочисленными Соборами епископов, содержащихся на казенный счет, – очень затратное мероприятие.

Обстоятельства последних месяцев жизни Констанция заставляют сомневаться в тех оценках, где он изображается слабым правителем и высокомерным себялюбом. Когда на чаше весов оказалась гибель восточных провинций и восстановление единовластия, царь без долгих сомнений отправился в поход на персов, тем самым фактически предопределив судьбу императорской короны и буквально отдав ее в руки беззастенчивого конкурента. Не стесняемый ничем, не встречая на своем пути почти никаких воинских подразделений соперника, Юлиан беспрепятственно шел к Константинополю. Именно он, а не Констанций, совершенно забыл о своей обязанности охранять западные границы Римской империи от варваров.

Тезис о «кровавом режиме» Констанция также весьма слабо сочетается с многочисленными проявлениями верности, которые демонстрировали войска императору даже в условиях, когда его участь уже была предрешена. Между тем прагматичный и привычный к своим «свободам» Рим никогда не ощущал пиетета к неудачным полководцам и слабым императорам. Считалось, что все они должны быть достойными его славы и истории, и если даже в ходе нашествия Юлиана многие города не желали перейти под власть удачливого и молодого узурпатора, то, очевидно, еще и потому, что искренне любили Констанция и, в отличие от поздних историков, не считали его тираном. Хрестоматийный пример этому – обстоятельства проводов тела покойного царя жителями тех населенных пунктов, через которые его вез Иовиан, и знаки почтения, какие они выказывали уже покойному Констанцию.

Да и о какой тирании и тотальном шпионаже может идти речь, если царь лишь в исключительных случаях прибегал к уголовному преследованию своих врагов и мятежников, что далеко не характерно для римских обычаев тех времен? Конечно, Констанций был последователен в своих решениях и не вполне толерантен к тем, кого относил к разряду нарушителей царских распоряжений. Но как настоящий христианин, пусть еще и не крещенный, он был милостивым и терпеливым к недостаткам своих подданных.

Наверное, по сравнению со св. Константином Великим линия поведения императора по отношению к инакомыслящим епископам могла казаться несколько более жесткой или даже жестокой. Действительно, равноапостольный царь, как известно, очень скоро возвратил из ссылки практически всех сосланных им после Никеи арианствующих епископов и самого Ария. Он искренне полагал, будто священник, подписавшийся под Никейским оросом, тем самым окончательно принял ту сторону, какой симпатизировал сам василевс. Его сын в этом отношении был куда более осторожным и не склонным к легким выводам – он не ограничивался простыми письменными признаниями тех, кто придерживался иной точки зрения в вопросах веры. Хотя за преследования инакомыслящих василевса иногда называли «зверем», но объективно гонения на епископов, отвергавших царские указы (а это по римскому закону являлось преступлением, равно как и во все другие времена), очень редко заканчивались смертной казнью, что, вообще-то говоря, было не вполне закономерным итогом для столь негативной характеристики, какую дают царю.

Личное участие императора в догматическом споре исходило из его глубокого религиозного чувства и понимания всей важности одного из кардинальных вопросов христианского вероучения. Как искренний христианин, хотя еще и не крещенный, Констанций желал церковного мира, то есть проводил в полной мере политику своего отца. Уже св. Константин, убедившийся в том, что Восток не понял и не принял Никейского Символа, предпринимал меры по компромиссному разрешению тринитарного спора. Констанций также полагал единство Церкви альфой и омегой своей деятельности; это была для него самодостаточная цель. Но, находясь под влиянием Евсевия Кесарийского, воспитателя своего детства, Констанций понимал единство Церкви исключительно на основе антиникейского богословия. Кроме того, император не мог игнорировать тот факт, что подавляющее большинство епископата и мирян придерживаются антиникейских настроений319.

Как и его великий отец, царственный сын искренне полагал, что истина открывается через Соборы епископов. Он также искренне полагал, что большинство епископов, соборно обсудивших догматические вопросы, ведомые Святым Духом, таинственно и промыслительно обладают свойством непогрешимости. К сожалению, они оба ошибались: сама по себе соборная форма не обладает столь высокими достоинствами – истина вообще не склонна ограничивать себя внешними формами. Тем не менее, последовательно реализуя эту идею в жизни, Констанций полагал, что просто нужно собрать необходимое большинство архиереев и найти ту догматическую формулу, которая устроила бы их.