Новый Робинзон

К концу пира почти ничего не осталось от всей этой горы мяса. Начался корреббори, в котором воспевались подвиги охотников. Особенно много похвал получил один молодой еще воин. Ему удалось убить 11 кенгуру. Его место было очень удачно, именно к его участку загородки и бежали кенгуру один за другим.

Я занимал почетное место на этом пиру. Мне подносили самые лакомые кусочки. Я не мог есть столько, сколько ели туземцы. Но я не отказывался от кусков. Я немножко откусывал от них, а потом бросал их за спину. Там они быстро подхватывались женщинами и детьми. Думаю, что ни от кого и никогда женщины не получали столько объедков, как от меня на этом пиру.

Через несколько дней после этого пира я вместе с несколькими туземцами отправился на охоту за какаду. Какаду было много в окрестных лесах. Стаи их сидели на деревьях и неистово орали по утрам и вечерам. Утром они летели на кормежку на соседний луг. Очень красив был вид стаи, когда птицы, высоко поднявшись в воздух, почти исчезали из глаз. Потом словно белые хлопья кружились: это стая опускалась.

В полуденное время, когда наевшиеся какаду сидят и отдыхают на деревьях, занимаясь перевариванием пищи, мы и отправились в лес. Мои спутники были вооружены бумерангами, каждый нес их чуть ли не по десятку. Со мной были мой лук и стрелы.

Стая какаду осторожна. К ней нужно подкрадываться. Ползком, от куста к кусту, ползли мы по лесной опушке, выглядывая стаю. Вот туземец заметил несколько птиц на дереве. Приглядевшись, мы увидели и еще и еще. Несколько сотен какаду расселось на группе развесистых деревьев. Птицы сидели тихо, почти не шевелясь. Только изредка они перебирали перья клювами.

Мы поползли…

Когда мы добрались до этих деревьев, то сразу встали. Испуганные какаду с громким криком взлетели. Тут-то и началась охота. Один за другим метались бумеранги. Перепуганные птицы кружились в воздухе, бумеранги сбивали их с толку. Бумеранг летит по ломаной линии. Это-то и смущало птиц. Я быстро выпускал стрелу за стрелой. Один за другим падали какаду. У одного было перебито крыло, у другого разбита голова…

Целый ворох красивых птиц собрали мы. Всего нам досталось их до сотни. Мясо какаду мы съели, а длинные перья крыльев и хвоста пошли на украшения. Я взял и себе несколько красивых перьев, употребив их на оперение стрел. Стрелы вышли прекрасные, перья придавали им замечательно красивый вид.

Заговорив о своих охотничьих приключениях, скажу и о моем знакомстве с птицей-лирохвостом. Не скажу, чтобы я остался доволен этим знакомством.

Блуждая по лесу, я услышал голос какой-то птицы. Голос этот был мне незнаком. Я пошел на него. Голос слышался то тут, то там. Я долго бродил по лесу. В конце концов я забрел в местечко, поросшее кустарником и невысокими колючими растениями. Здесь было много камней, овражков, ям. Перескакивая с камня на камень, перепрыгивая через ямы, я все спешил на голос.

Вот вдали, в кустах, мелькнула птица. Она была немаленькая. Я заметил и ее красивый большой хвост, имевший форму лиры. Я заторопился, прыгнул, не очень поглядев под ноги, и… провалился. Растения так затянули поверхность глубокой ямы, что я не заметил ее. Провалившись в яму, я сильно повредил себе ногу. Кожа от коленки до ступни была содрана.

Я едва выбрался из ямы. О преследовании лирохвоста нечего было и думать. Кое-как, отчаянно хромая, я добрался до дому. С неделю я едва мог ходить — так сильно я расшибся. Потом нога поджила, но память о лирохвосте сохранялась долго: долго не заживали следы тех глубоких царапин и ссадин, которые я получил, падая в каменистую яму.

Уже позже я узнал, что лирохвост частенько скрывается именно в таких местах, богатых ямами и камнями. Поэтому и преследовать его трудно, он всегда успевает скрыться от охотника.

Несколько лет спустя мне все же удалось подсторожить одного лирохвоста. Меткая стрела настигла его. Хвост этой птицы занял видное место на стене моего жилья. Он был очень красив.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Мираж. — Засуха. — Я рою колодец. — Всеобщий благодетель. — Подвиги Бруно. — Бруно не стало.

Я ДАВНО не говорил о своем верном спутнике — Бруно. Он все еще был жив и нередко играл немаловажную роль в моих приключениях. Он сильно состарился, и здешние туземцы давно уже не проявляли того страстного желания обладать им, которое так смущало меня когда-то давно на берегах залива, среди племени Ямбы.

Заговорив о Бруно, упомяну, кстати, об одном любопытном суеверии туземцев. Туземные женщины нередко выкармливали своей грудью щенят. Они были уверены, что щенок, выкормленный молоком женщины, будет особенно смышленой и толковой собакой.

Много любопытного видел я во время моих бродяжнических прогулок по окрестностям становища. Как сейчас помню я горькое разочарование, охватившее меня во время одной из таких прогулок. Мы медленно шли по низменной песчаной местности. И вдруг мне представилось, что там, вдали, передо мной расстилается беспредельная гладь океана. Я забыл о том, что до океана много сотен километров. Я бросился вперед, хотя Ямба и уверяла меня, что кроме песка ничего впереди нет и не может быть. Я не слушал ее и пробежал около километра. Только тогда я окончательно убедился в том, что все это — мираж.

Помню и другую мою ошибку, она была много занятнее первой. Проходя по песчаным холмам и зарослям колючих трав, я увидел впереди большое стадо овец и баранов. Они паслись на зеленой ложбинке.

— Где овцы — там и люди! — воскликнул я и помчался вперед.

До стада овец оставалось всего с сотню шагов. И вдруг, словно по команде, сотни голов на длинных шеях поднялись над этим мнимым стадом. Это было, правда, стадо, но не овец, а эму. Гигантские страусоподобные птицы поднялись при моем приближении и пустились наутек. Мне оставалось только посмеяться над своей ошибкой…

Продолжительные засухи были очень обычным явлением в Центральной Австралии. Именно они-то и являлись главной причиной бродяжничества населявших ее туземных племен.

Самая ужасная засуха, продолжавшаяся без малого три года, случилась в бытность мою вождем племени. Даже озеро, на берегу которого я выстроил свою большую хижину и которое я считал неиссякаемым, и то пересохло до того, что я начал приходить в отчаяние.

В продолжение почти двух лет не выпало ни капли дождя. Нестерпимо знойное солнце палило и жгло своими лучами. Только роса, выпадавшая по ночам, несколько смягчала сухость и знойность воздуха. Но эта роса, поддерживая кое-как рост растений, не могла наполнить ни искусственных, ни естественных водоемов — они пересохли.

Высохли болота, озерки и озера, исчезла вода из больших ям. Животные и птицы страдали от жажды, то и дело на равнинах можно было видеть умерших от жажды кенгуру и других двуутробок. Многие птицы поразлетелись, а те, что остались, были слабы и заметно изнурены. Они теперь мало боялись человека, а наоборот — жались к жилью, так как около жилья можно еще было кое-когда напиться.

Мое озеро пересыхало с каждым днем все больше и больше. Мне было ясно — нужно принять какие-то меры, а то племя, вождем которого я был, может сильно пострадать от засухи. Сами-то туземцы очень надеялись на меня. Они видели столько «чудес» белого человека, что были уверены — стоит мне только захотеть, и вода будет.