Новый свет

Но как только Сашко подошел ближе, Эльба банку металлическую носом подхватила и скользнула в бурьяны, помахав нам обрубленным хвостом своим.

— Она далеко не убежит, — успокоил меня Сашко, — вы заходите с той стороны, а я с этой пойду. Не бойтесь, она не кусается: у нее зубов немае.

Я зашел, как и велено мне было, с другой стороны, а Сашко растопырил руки и подался в бурьянные заросли. Через секунду я услышал жалобное завывание и увидел Сашка с Эльбой на руках.

— Там, в багажнике, мешок лежит, доставайте! — приказал Сашко.

И я полез за мешком. Эльба никак не желала залезать в мешок, но и сопротивляться ей было лень. Ее тело свисало всей тяжестью, и мы эту тяжесть в мешок опустили. Мне пришлось Эльбу на руки взять, и мы поехали втроем.

Через полчаса мы были далеко в поле. Остановились у пахоты. Мотоцикл спрятали в посадке. А за посадкой стерня была, скошенное пшеничное поле, а рядом с ним озимь зеленела, а в оврагах терновые кусты парились в жаре адовой — байраками это место назвал Сашко.

— Тут и кабаны есть, недавно из Карпат пешком пришли. Тридцать три штуки. Тут и куры дикие, полевые.

— Разве бывают куры дикие, полевые? — спросил я недоверчиво.

— Еще какие! Раньше не было, а теперь есть. Одичали за войну. В окружении были и одичали. В байраках ховаются тут. Только тихенько, а то улетят.

— И летают они, куры полевые?

— А как же! Говорю, одичали в окружении, летать стали, проклятые!

Мы сделали несколько шагов, а потом Сашко лег на живот и меня попросил лечь. Мы поползли. Хмель у Сашка весь вышел, и он хорошо полз, потому что за войну, как он потом сказал, навык приобрел в таком продвижении: «До Берлина, черт его побери, дополз!» Сашко снял ремень, которым обхватил шею Эльбину, собака не противилась, но ее все же пришлось тащить. Она упиралась, рискуя быть сдавленной в горле, и, чтобы выжить, все же уступала Сашку, а потому и двигалась, слегка повизгивая.

— Это она визжит, потому что дичь учуяла, — сказал Сашко, поглаживая длинные облезлые уши собаки.

На горе виднелись белые мазанки, сады чернели, и солнце пекло нещадно.

— Селение рядом! — сказал я.

— А это не имеет значения, — ответил Сашко. — Дикие куры любят возле домов околачиваться, и лисы подходят к домам, и кабаны. Всякий зверь к человеческому теплу тяготение имеет. Приготовься, сейчас покажутся, что-то вроде мелькнуло.

Я действительно тоже видел, будто что-то мелькнуло, охотничьим ознобом меня прижало к земле, по спине жар пошел, сердце заколотилось знакомым стуком, и я пополз так тихо и энергично, как, наверное, никогда не ползал.

А Сашко вдруг на спину повернулся, физиономию свою солнышку подставил и соломинкой стал преспокойненько в зубах ковырять. Я смотрел на него так, будто он оскорбил всю полезную агрессивность человечества, благодаря какой индивид выжил на земле…

— Отдохнем, — между тем сказал Сашко. — А то черт знает как устал!

— Александр Иванович, как вы смеете! — зашипел я, не выдерживая такого глумления.

— Зараз, зараз, — быстро перевернулся Сашко на живот.

Эльба, воспользовавшись этим самым перевертыванием Сашка, попыталась убежать, но Сашко успел схватить ремешок, и собака жалобно завыла.

Снова мы поползли и вдруг увидели несколько рыжих курочек, крупных, величиной с молодых гусей. Курочки разгребали стерню так яростно, будто торопились на всю зиму запастись зерном.

— Вот они! — сказал Сашко.

— Так это же настоящие хозяйские куры! — выразил я сомнение.

— Какие хозяйские? Это дичь.

— Но они же большие.

— А крыжень меньше утки домашней?

Вопрос был резонным, доказательным. Я вспомнил своих кряковых: не какой-нибудь крохотный чирочек, а огромная утка — и все у нее как у домашней, только что летает.

Я волновался, так как знал, что ни за что не попаду в дикую курицу и Сашко мне никогда этого не простит. Я стал целиться.

— Дуплетом лучше, — сказал Сашко. — Шесть штук там. Можно всех охватить выстрелом.

— Ты о курах говоришь как о самодеятельности, — пошутил я, потому что очень спокойно и радостно стало у меня на душе.

— Творческий работник, — ответил Сашко. — Привычка. Стреляй же!

— Нет, еще поближе подползем, они увлечены сбором урожая, — прошептал я, скрывая свое волнение. Мы подползли совсем близко.

— Больше нельзя, — сказал Сашко. — Стреляй.

И я выстрелил дуплетом, и куры взлетели метров на пять и подняли тарарам невероятный, что придало нам еще охотничьего азарта, так что забыл я волноваться по поводу моего непопадания.

— Ничего, далеко не улетят, — сказал Сашко. — Видишь, опять сели. Не поняли в чем дело.

Я зарядил ружье. То, что они немного полетали, меня окончательно успокоило и убедило в дикости кур.

Я выстрелил снова дуплетом. Две курочки подпрыгнули чуть-чуть, крылышками махнули и — как ни в чем не бывало. Зато Эльба с моим вторым выстрелом схватила руку моего компаньона остатками своих зубов и что есть мочи рванулась прочь — не в ту сторону, где были куры, а в прямо противоположную.

— Это она в обход пошла, — спокойно сказал Сашко, — такая хитрая зверюга. Сейчас выйдет навстречу нам.

А я заряжал третью пару патронов, и снова выстрелил, и снова мимо.

— Забронированные они, что ли? — сказал я. — Ты же видишь, дробь от них отскакивает.

— Давай еще раз, — сказал Сашко.

Но еще раз выстрелить не удалось. И с той стороны, где куры были, и с той стороны, где сады чернели, бежали бабы, мужики, кто с вилами, а кто с кольями. Впереди неслась молодица лет тридцати в белой косынке, с качалкой в руке. Ее голос гремел над полем, отчего куры прекратили трапезу:

— Та де ж це слыхано, щоб по курям из рушницы палить!

— Бежим! — сказал Сашко решительно.

Мы бросились к мотоциклу. Благо он завелся. Эльбы и след простыл, и наш след затянулся через минуту пылью.

Сашко хотел было остановиться, но я настоял, чтобы он ехал дальше, неважно куда, хоть в другой район, в другую область.

— Как вам не стыдно! — сказал я, когда мы остановились. — Школа будущего и хищение чужого добра — вещи совсем не совместимые.

Сашко отвернул пальцем рукав, глянул на часы, которых не было, и стал оправдываться:

— Да это дикие были куры. Эти чертовы бабы, хиба з ними можно…

— Во-первых, бросьте эту дурацкую привычку на часы смотреть, когда их нет у вас. А во-вторых, вы понимаете, что натворили? В какую историю мы могли попасть? С Эльбой этой придумали бог знает что! Где собачка? Оставили животное на произвол судьбы! Стыда у вас нет, Александр Иванович.

— Нэма стыда, — признался Сашко.

Чистосердечное признание смягчило мой гнев, и я уже и я уже спокойнее сказал:

— Понимаете, Александр Иванович, нам нельзя рисковать. Наши идеи и замыслы столь велики и прекрасны, что мы никак не можем сбиваться с пути. Своим безукоризненно нравственным поведением мы должны у народа завоевать доверие, чтобы авторитет наш рос не по дням, а по часам, а вы меня на такие поступки подталкиваете, что мне просто непонятно ваше поведение.