"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

по-немецки». Интересно, на каком же языке должны были разговаривать между собой Карл Войда и его

жена, приехавшие в СССР только в 1932 г.? Но не менее интересно и то, что данная фраза полностью

перекочевала в обвинительное заключение.

Было бы неверным выводить практику доносительства только из атмосферы шпиономании, сложившейся в

советском обществе в 30-е гг., равно как и приписывать ей характер традиционной русской болезни.

Классовая бдительность, готовность ради идеалов движения отречься от своих близких являлись

обязательными составляющими образа настоящего коммуниста, а этот образ сложился еще в первые годы

революции. Вот заявление, поступившее от группы немецких коммунистов в ВЧК по поводу одного из своих

соотечественников, недовольного условиями работы и быта в России и собравшегося вернуться на родину:

«Просим срочно принять какие-то меры, ибо

184 Сам Федин прибыл в Москву из Австрии (ГАРФ. Ф. 10 035. On. 1. Д. П-50248).

185 Хартманн А. Указ. соч. С. 326.

107

если он действительно шпион, то ведь каковы последствия будут, если он уедет в Германию, зная в Москве

всех т. н. коммунистов»186. Здесь удивляет не столько содержание доноса, сколько его дата — начало 1921 г.

Нельзя не согласиться с авторами исследований по истории доносов в том, что значительная часть из них

вырастала на почве бытовых неурядиц и неприязненных личных отношений. В деле Вильгельма

Франкенберга донос завершался требованием выселить немецкого инженера из дома Центрального

института авиационного машиностроения, где тот работал в 1933 г. На Маргариту Киш донес ее бывший

муж, венгр по национальности. Его вызвали в Сокольнический райотдел НКВД для более подробных

показаний, а потом на их основе сконструировали обвинения против Маргариты. Их совместная дочь

досталась отцу, не исключено, что именно она и была главным предметом спора бывших супругов.

Вряд ли возможно подсчитать, сколько среди доносчиков было людей корыстных, сколько — идеалистов, а

сколько — просто ревностных исполнителей очередной генеральной линии. Однако несомненно, что

большинство из них реагировало на тон центральной партийной прессы, черпало оттуда аргументы, которые

затем выдавались за свои собственные. Сосед Георга Мюнца в своем доносе, датированном 31 июля 1937 г., вначале объяснял, что побудило его взяться за перо: «С момента опубликования в партийной прессе приемов

и методов вредительства и шпионажа, естественно, я начал присматриваться и к своему соседу по

квартире»187. Далее следовали результаты наблюдений, очень похожие на дневник юного натуралиста:

1. До показательного процесса Мюнц получал из-за границы большое количество корреспонденции, после

опубликования приговора «врагам народа» этот процесс иссяк.

2. По ночам Мюнц и его жена постоянно печатают на пишущей машинке.

3. Жена Мюнца назвала Гитлера симпатичным человеком.

4. В последнее время оба стали уклоняться от разговоров, ведут себя скрытно.

186 Жертва доноса, Отто-Эрнст Горн, похоже, был явным авантюристом, рассказывая по приезде в Москву в 1920 г., что ему

удалось не пропустить через находившийся под его контролем город контрреволюционные войска, двигавшиеся на подавление

«спартаковского восстания» в Берлине. После месячного следствия Горн был освобожден. ГАРФ. Ф. 10035. On. 1. Д. П-50694.

187 Имеется в виду статья «О некоторых коварных приемах вербовочной работы иностранных разведок», появившаяся в

«Правде» 4 мая 1937 г.

108

5. К ним постоянно приходят в гости иностранцы, и они тихо разговаривают.

В случае Георга Мюнца мы имеем дело с исключением — этот донос сразу был направлен в НКВД и сделал

свое дело. Так же поступил и парторг Первого часового завода, переадресовавший в Таганское рай-

отделение УНКВД МО заявления о том, что немецкие рабочие собираются после смены в уборной188. Однако

подавляющее большинство «сигналов», в том числе и попавших впоследствии в АСД, приходило в

парторганизацию завода или учреждения, где работал человек. Как правило, сами по себе они не

становились причиной ареста, однако запускали механизм проверки, дополняли разного рода оперативные

картотеки. Наличие доносов в следственном деле отягощало участь обвиняемого, придавало

правдоподобность сфальсифицированным преступлениям.

Несравненно чаще, нежели доносы, в АСД встречаются негативные характеристики с места работы, которые

писались по запросу из органов НКВД, а потому носили явно обвинительный характер: пассивен в

общественной жизни, не является стахановцем, «за 17 лет не выучил русский язык» (Павел Гендлер).

«Никогда не был доволен своей работой, всегда говорил, что в Германии его ценили лучше, чем в Советском

Союзе» (Фриц Фрейман). К этой категории примыкают справки об авариях, браке в работе, подготовленные

секретными отделами предприятий, руководители которых зачастую работали в местных органах НКВД189.

Такого рода материалы, как справедливо отмечает С. В. Журавлев, «трудно отличить от банальных

доносов»190.

Но в жизни не бывает правил без исключений, донос иногда оказывался спасательным кругом.

Арестованный эмигрант Пауль Давид после избиений признал, что был завербован в шпионы своим другом

юности Фридрихом Манке. При проверке дела на этапе следствия оказалось, что Давид еще в 1935 г.

отправил в НКВД заявление о подозрительном поведении своего «вербовщика», которому тогда не был дан

ход. В результате предусмотрительного доносчика после года пребывания в следственной тюрьме пришлось

освободить.

Уникальным случаем можно назвать донос на самого себя, сохранившийся в АСД Фрица Гильдебрандта,