"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

всем правилам (хотя, конечно, «наверху» закрывали глаза на явную спешку в документировании

следственных действий) и содержать в себе обоснование индивидуальной вины (как минимум преступного

умысла). Придумывать все от начала до кон

211 Колязин В. Ф. Указ. соч. С. 258.

126

ца, да еще в такой экзотической для рядовых работников НКВД области, как агентура иностранных

разведок, означало поставить себя под удар начальства, которое делало вид, что знать ничего не знает о

фальсификациях. В результате им приходилось на первом этапе следственных действий собирать кирпичики

правды, чтобы затем построить из них фантасмагорию «государственных преступлений». Рухнув в глазах

любого здравомыслящего человека, эта фантасмагория продолжает содержать в себе некие элементарные

частицы, из которых историк может и должен построить свою реконструкцию прошлого.

1. Начальный этап следствия

Первому допросу предшествовало заполнение анкеты арестованного — обязательного в АСД документа, где

в нескольких десятках пунктов фиксировались основные биографические данные человека и его близких.

Мы знаем, что в горячке массовых репрессий эта работа поручалась стажерам, машинисткам, а в ряде

случаев подследственным приходилось заполнять анкету самостоятельно (хотя это было запрещено

должностными инструкциями). Именно в силу максимальной формализованное™ этого документа, а также

того, что он оформлялся второстепенными лицами в системе органов госбезопасности, анкета арестованного

является ключевым поставщиком информации для нашей базы данных.

В ходе первого допроса человек вновь должен был сообщить о себе биографические сведения, что позволяет

сопоставить их с анкетой арестованного. Расхождения оказываются минимальными — иногда называется

иной адрес или место рождения, крайне редко отличаются друг от друга места работы и должности, которые

занимал человек (как правило, и то и другое соответствовало действительности). Каждое исправление

следовало сопровождать соответствующим примечанием, под которым расписывался подследственный. Там,

где этого нет, можно предполагать злой умысел — как это было в случае одного из арестованных,

национальность которого волей следователя из еврейской была переправлена на польскую215.

Пункт о партийности человека и о его «политическом прошлом» доставлял наибольшие трудности тем, кто

заполнял анкету. У немецких коммунистов не было на руках партбилетов (по крайней мере в АСД нет ни

одного акта об их изъятии), поэтому в ряде случаев сле

5 См. Ватлин А. Ю. Террор районного масштаба. С. 93.

127

дователь отмечал, что информация записывается «со слов обвиняемого» (что было понятно и из сути

анкеты). Сказывалось и давление советских реалий — пребывание немецких эмигрантов в рядах СДПГ

нередко записывалось как членство в «меньшевистской партии». Иногда человек, наслушавшийся

разговоров сокамерников, «раскалывался» при первой же встрече с сотрудниками органов госбезопасности.

Так, в пункте «политическое прошлое» у Хиля Рогозинского стояло: «С 1923 г. и по день ареста занимался

шпионажем в пользу Германии».

Сплошь и рядом при заполнении анкеты делались ошибки при записи места рождения, особенно если это

была деревня с труднопроизносимым названием, которое не помещалось в отведенную для него строку.

Поскольку анкета заполнялась со слуха, Карлсруэ превращалось Карцругель, Кенигсберг — в Канисбер и т.

д. Причиной того, что, например, местом рождения Генриха Грюнвальда оказался «Франкфурт на Мойке»,

была тривиальная некомпетентность, помноженная на накопившуюся усталость. Приведенные в

приложении данные о месте рождения репрессированных скорректированы только в очевидных случаях, в

остальном они повторяют запись в анкете из АСД.

«Первый допрос проводился, как обычно, в целях изучения арестованного»216, он далеко не всегда

фиксировался протоколом. Согласно воспоминаниям жертв репрессий, первый допрос проходил сразу же

после ареста, а вот второго приходилось ждать по нескольку недель. После распоряжений Ежова об

ускорении следствия с февраля 1938 г. вообще перестали оформляться допросы, не содержавшие признаний

в преступной деятельности. Поэтому временной промежуток между датой ареста и датой первого допроса

может говорить о том, как долго человек оказывал сопротивление следствию, отказываясь признавать

вымышленные преступления217. Так, Вальтера Диттбендера арестовали 31 марта, а первый допрос в его деле

датирован только 11 июня 1938 г.

Из показаний следователей НКВД мы знаем, что в целях ускорения и упрощения следственного процесса

признательные протоколы допросов нередко готовились заранее, на основе агентурных материалов,

биографических данных и предварительных бесед с подследственным. Случалось и обратное — после того,

как человек соглашался с предъявленными ему обвинениями, следователь просил его

216 Объяснения следователя Фролова в АСД Пауля Ергеса.

2,1 См. об этом применительно к репрессиям командного состава РККА: Сувениров О. Ф. Указ. соч. С. 152.

128

написать «собственноручные показания». Очевидно, в этом случае он обещал облегчить участь

арестованного, ибо в некоторых случаях рядом с такими показаниями оказывается заявление на имя Ежова с

просьбой учесть добровольное раскаяние.

Затем на основе «собственноручных показаний» сочинялся протокол допроса в форме вопросов и ответов.

Так было в ходе следствия Бориса Ширмана, Зигфрида Гумбеля, Ганса Мориц-Гримма. Последний работал

главным инженером на «Мосфильме», и, поскольку следователь намечал разные направления «разворота»

дела, писал и о шпионаже, и о вредительстве. Времени ему давали вдоволь — в АСД сохранилось несколько