Ну, здравствуй, перестройка!

— Смотри, дом гореть начинает! Беги по квартирам, пусть тушат или спасаются, — киваю я Кондрату.

— Тот, в очумелом восторге глядевший на буйство огня, встрепенулся, и, кивнув, рванул в подъезд.

Через минуту с балкона второго этажа прыгает парень с ребенком на руках!

— Горим, — орёт он.

— Ты как? — подбегаю я к нему, но осматриваю не его, а девочку лет пяти, которая только, что проснулась и, не понимая ничего, вертит головенкой.

— Нормально всё, — говорит датый папаша. — А не сильно и горит-то!

Тут, наконец, раздались звуки пожарной машины, а я успел тормознуть Кондрата, который оповестив весь первый подъезд, намылился бежать в следующий.

— Спасибо тебе, парень, — схватила его за рукав старушка, — а то угол дома уже начал гореть.

Следом и другие «спасенные» стали благодарить моего друга, чем привели его в состоянии паники. Он столько добрых слов не слышал, наверняка, за всю свою жизнь!

Пожарные действовали грамотно и сначала затушили тлеющий угол жилого дома.

— Идём, что ли, домой? — тяну за рукав друга.

Тот идёт как телок, и у моего дома говорит:

— Я домой пойду, завтра дел куча, «жопорежец» мне постоянный клиент подгонит.

Захожу домой, завожу будильник и ложусь спать. Завтра с утра надо до пастуха корову успеть подоить, потом молоко разнести, вечернее и утрешнее. Просыпаюсь от стука в калитку и ленивого лая собаки, так пес лает на давно знакомых людей. Нехотя, — извини, мол, работа у меня такая, а так живи!

Я проспал! Быстро бегу к пастуху и договариваюсь, что приведу кормилицу сам, ведь недоенную вести нельзя. Подоить вроде и быстро можно, но надо же ещё подготовить, воду нагреть, обмыть, массаж потом, чтобы вымя не огрубело. Да это неинтересно. Успев сдать корову в стадо, опять иду в хлев и убираю навоз, это тоже у меня выходит быстро, ручки помнят. Пять минут на дойку, пятнадцать минут на уборку, и я свободен. Пью какао, размышляя, где бы мне пострелять. Надо проверить же пистолет. Патронов всего семь, если не забыл, раза три стрельну.

Допивая какао, иду в свою бывшую комнату, пистолет у меня там под полом в тайнике.

А вот что делать и не понимаю пока.

Батя сделал ремонт в комнате, повесил дверь другую, окно сменил, ну и пол переделал! Он настелил фанеру на дощатый пол и сверху ещё линолеум!

Тайник оказался запечатанным!

Глава 16

Глава 16

Но если я чего решил, «то выпью обязательно!»Вытащить пришлось абсолютно всю мебель из комнаты, ведь под линолеумом не видно стыков фанеры. Начинаю приподнимать фанеру и понимаю, что весь пол поднимать и не придётся, тайник уже рядом. Зафиксировав этажеркой лист фанеры я, наконец, добрался до тайника. Вытащил ствол и ещё свои детские ценности в виде разной мелочи, типа ножа с наборной красивой ручкой из пластмассы, работы безымянного ЗЭКа, или какой-то цепочки, по виду серебряной. Аккуратно опускаю доски на место, потом заношу всю мебель и расставляю как было, благо, мелом обрисовал места где что стояло. Уф. Час работы, и всё готово!

«Жрать только сильно охота», — думаю я, разворачивая пистолет.

Ага, щас — всего час? А три прошло, не хочешь? Вот я чего есть захотел. Полдня убил на выемку оружия. Черт! Молоко надо разносить, хотя время есть ещё, надо пообедать остатками борща. Зелени бы.

На огороде понимаю, что моё мнение о полном безделье в две недели было сильно оптимистичным. Да, картошку окучивать ещё рано, а вот поливать бабушка просила помидоры да огурцы, и прополоть надо. Вздыхаю и решаю, вечером всё сделать разом.

Пообедав и спрятав ствол понадёжнее в старую сарайку около забора на огороде, где у меня хранился коньяк, иду разносить молоко. Бутылку коньяка, кстати, последнюю из найденных, ставлю дома в открытую. Бати нет, и она в безопасности. В его шкафу стоит початая бутылка водки, её мне тоже разрешено употребить. Я, типа, взрослый уже.

Все покупатели живут на горе, да это и понятно, в частном секторе посёлка у всех свои коровы. Первую банку я занес в детский садик, где толстая повариха, флегматично жуя морковку, приняла у меня подношение, величественно качнув головой. Ой, не факт, что она это молоко домой не заберёт! Да это бабкины дела, мне всё равно. Второй адрес рядом, двухэтажка брусовая, как та, что вчера сгореть пыталась. Звоню в дверь. Открывает девица лет двадцати пяти, в коротком халатике с выпирающими буферами, судя по кольцу, замужняя.

— Штыба молоко принёс! Мааааам! — орёт она, с насмешкой разглядывая торгаша.

— Там на блбмм… деньги, и перелей молоко, — кричит откуда-то мама.

— Заходи, что ли, доярка, — ржёт надо мной деваха, отходя с прохода.

Морщусь недовольно, так как чувствую себя некомфортно в роли коммивояжёра. Но возмущаться не буду, ради бабушки. Получаю деньги, завернутые в бумагу, и, не считая, кладу их в карман шорт. Джинсы малы мне стали, я и удлинял уже их, распустив снизу, где было подшито, а всё равно коротки. Вырос. Пока деваха уносила банку и переливала её куда-то там на кухне, заявился, не иначе как, её муж на обед. Страшный парень её лет, вот реально морда свирепая, страшней моей.

— Ты кто? — мрачно спросил он.

— Молочник, — сказала его жена, вынося пустую и помытую банку.

А вот за это спасибо! Умничка. Помыла сама.

— Веселый молочник, — кивнул головой я, и с грустной мордой, диссонирующей только что сделанному заявлению, потребовал: — С дороги уйди, у меня ещё два клиента молоко ждут!

Дверь за мной закрылась, и я, выходя из подъезда, слышал начало зарождающейся ссоры:

— Ты опять ходишь полуголая, на тебя все таращатся! — возмущался муж.

— Да он маленький…, — кричала жена.

«Нормальный он у меня, выше средних размеров!» — повеселел я.

Следующие два покупателя хлопот не доставили, и вот я иду домой, бережно неся стеклянные банки. Твою мать! Навстречу Архарова с каким-то парнем, видимо, дембелем, судя по тельняшке и коротким волосам.

— Толя! Ты приехал! Как дела? Ты чего с банками! А… молоко носишь. Ничего у нас каждый труд почетен! — застрекотала она, заставив грозно наморщить лоб своего спутника.

— Отец и бабушка уехали по путевке в ГДР, вот, помогаю людям, чтобы без молока не остались! — криво улыбаюсь, одновременно хвастаясь, я, ставя сетки с банками на землю.

— И мама твоя новая, математичка наша бывшая, тоже поехала? Вера Николаевна? Я всё думаю, чего ты дуб дубом был, а в конце восьмого стал шевелиться и пятерки по математике таскать начал! Так это твой батя шевелил, оказывается, — смеётся Верка и мне становится неприятно.

Оправдываться нет смысла, общаться с ней не хочу.

— У тебя не рот, а помойка, иди куда шла, — я поднимаю банки с земли и иду вниз домой.

— Ты чего сказал? — удивленно спросила Верка.

— Стоять, салага, — грозно крикнул её спутник.

— Нахер пошли, оба два! — не оборачиваясь, крикнул я.

— Тихо! — услышал крик Верки и всё-таки обернулся.

Кричала не мне, а своему спутнику, который был уже похож на паровоз, дым шёл у него изо всех мест. Она держала его за рукав, не давая двигаться ко мне.

— Толь, чушь сказала, прости, хотела пошутить, — крикнула бывшая одноклассница.

— Бог подаст, и это… моряка своего можешь не держать, я таких ссыкливых знаю, ничё он мне не сделает, — подзуживаю я.

— Костя, стой, или поругаемся, я сама виновата, — зло говорит Архарова спутнику.