Нулевое досье

Отсюда Холлис поняла, что окологолливудский брак Хайди пришел к ожидаемому концу. Ее бывшие теряли имена и в дальнейшем обозначались одним этим термином.

– Очень жаль слышать, – сказала Холлис.

– Устроил пирамиду, – объявила Хайди, когда пришел лифт. – А это что за угробище?

– Лифт. – Холлис открыла дверь-гармошку и жестом пригласила Хайди войти.

– Поднимайтесь, – сказал Роберт. – Я принесу вещи.

– Поместимся. – Хайди силой остервенения вдвинула Роберта в кабину.

Холлис проскользнула за ним и подняла складную скамейку красного дерева (на бронзовых петлях), чтобы освободить чуточку места.

Вблизи от Хайди пахло духами, аэропортовской нервотрепкой и старой натуральной кожей. Косуху – черную, вытертую по швам до цвета грязной бумаги, – Холлис помнила по временам «Дозора».

Роберт извернулся и нажал кнопку. Кабина поползла вверх, громко жалуясь на перевес пассажиров.

– Этот пердоход нас угробит, – изрекла Хайди таким тоном, будто находит подобный финал скорее заманчивым.

– Какой у Хайди номер? – спросила Холлис у Роберта.

– Соседний с вашим.

– Отлично! – произнесла Холлис с несколько преувеличенным энтузиазмом.

Значит, номер с желтой шелковой кушеткой. Его тему Холлис совсем не понимала. Тему своего номера она тоже не понимала, но хотя бы чувствовала общую идею. Номер с желтой кушеткой имел какое-то отношение к шпионам, грустным, в каком-то очень британском смысле, и гадким политическим скандальчикам. И к рефлексотерапии.

Кабина остановилась на этаже. Холлис открыла дверь-гармошку и пошла вперед, открывая пожарные двери для Хайди и тяжело нагруженного Роберта. Хайди шагала по зеленым мини-коридорам, каждой мышцей выражая общее недовольство миром. Холлис увидела ключ от номера, зажатый у Роберта между пальцев, и забрала его. Кисточка была болотно-зеленой.

– Ты по соседству со мной. – Холлис отперла дверь и впустила Хайди, думая о слонах и посудных лавках. – Просто поставьте все здесь, – тихонько сказала она Роберту. – Дальше уж я сама.

Она забрала у него из рук две неожиданно тяжелые картонные коробки размером примерно как для человеческой головы. Роберт тут же принялся выпутываться из остального багажа Хайди. Холлис сунула ему пятифунтовую банкноту.

– Спасибо, мисс Генри.

– Спасибо вам, Роберт.

Он вышел с явным облегчением, и она закрыла за ним дверь.

– Что это за херня? – был первый вопрос Хайди.

– Твой номер, – ответила Холлис, составляя ее вещи к стене. – Это частный клуб, в котором состоит Инчмейл.

– Клуб для чего? Вот это что? – (Указывая на большую шелкографию, которую Холлис назвала бы наименее странным предметом в номере.)

– Уорхол. Думаю.

Было ли у Энди Уорхола что-то по поводу скандала Профьюмо? [15]

– Надо было сразу прочухать, что Инчмейл откопает чего-нибудь в таком роде. Где он?

15

Скандал Профьюмо произошел в 1964 г., когда Джона Профьюмо, тогдашнего военного министра Великобритании, уличили в связи с танцовщицей, другим любовником которой был советский военно-морской атташе (и по совместительству шпион) Евгений Иванов.

– Не здесь, – ответила Холлис. – Приехала Анжелина с малышом, и Редж снял дом в Хэмпстеде.

Хайди взяла хрустальный графин, вытащила пробку, понюхала.

– Виски, – сказала она.

– Прозрачное в другом – джин, – предупредила Холлис. – Не вода.

Хайди плеснула в высокий стакан на три пальца кабинетовского виски, выпила залпом, передернулась и с пугающе резким звоном уронила стеклянную пробку точно в узкое хрустальное горлышко. Она вообще обладала какой-то противоестественной меткостью. Никогда не промахивалась дротиком по мишени, но не играла в дартс, только метала их.

– Хочешь об этом поговорить? – спросила Холлис.

Хайди скинула косуху и стянула футболку. Бюстгальтер на ней был защитного цвета и выглядел частью боевого снаряжения.

– Симпатичный лифчик.

– Израильский. – Хайди оглядела комнату. – Обои, как штаны Хендрикса.

– По-моему, они атласные.

Обои были в зелено-малиново-бежево-черную вертикальную полосу.

– Чего я и говорю. – Хайди поддернула израильский лифчик и села на желтую шелковую кушетку. – Почему мы бросили курить?

– Потому что это вредно.

Хайди шумно выдохнула.

– Он в тюрьме. Муйло. Под залог ни хера не отпускают. Чего-то химичил с чужими деньгами.

– Я думала, все продюсеры это делают.

– Все, да не так.

– Он и тебя втянул?

– Шутишь? У меня брачный контракт толще, чем у муйла хер. Это чисто его проблемы. Мне просто надо было свалить.

– Я так и не поняла, зачем ты за него вышла.

– Хотела проверить, вдруг получится. А ты? Что здесь делаешь?

– Работаю на Губерта Бигенда. – Холлис даже удивилась, насколько ей неприятно это говорить.

У Хайди расширились глаза:

– Иди ты! Тебя же от этого мудилоида трясло.

– Да вроде как деньги нужны.

– Много потеряла в кризис?

– Примерно половину.

Хайди кивнула.

– Все примерно так. Если не вкладывали деньги через кого-нибудь типа муйла.

– Твои деньги были у него?

– Шутишь? Отделение церкви от государства. Без вариантов. Я с самого начала чуяла, что у него с этим херово. А вот другие не прочухали. Знаешь что?

– Что?

– Настоящее, блин, золото никогда тебе не скажет, что оно, блин, золото. А влипают те, кто до этого не допер.

– Слушай, я бы выпила виски, – сказала Холлис.

– Угощайся, – ответила Хайди. Потом улыбнулась: – Черт, как же я рада тебя видеть.

И разревелась.

10 Eigenblich [16]

Милгрим проснулся, принял лекарство, вымылся в душе, побрился, почистил зубы, оделся и оставил включенный «нео» на зарядке (английский адаптер был больше, чем зарядник телефона). Затем, тщательно избегая смотреть на манекен, вышел из номера.

16

На самом деле (нем.).

Бесшумный японский лифт спустил его на три этажа. Милгрим думал было погуглить Холлис Генри, но за макбуком в фойе уже кто-то сидел.

В фойе Милгриму всегда становилось не по себе, как будто его непременно заподозрят в попытке что-нибудь стащить. Хотя, если не считать помятой в перелете одежды, он точно не выглядел воришкой. И безусловно ничего бы тащить не стал. Да и зачем бы, думал Милгрим, выходя на Монмут-стрит в смутный утренний свет. Триста фунтов в конверте, убранном во внутренний нагрудный карман, и никакой насущной потребности их тратить. Для человека с его историей – все еще ситуация непривычная.