Нурсолтан

Михипир зябко повела плечами. Воспоминания годовой давности всколыхнули в ней те чувства, что она испытала тогда: жгучую обиду, горькое одиночество и непреходящую боль одинокого сердца. Сидя на холодном полу у запертых дверей покоев солтана в замке Троки, она испытала их вновь.

Она помнила, что проплакала всю ночь, вскакивала с брачного ложа при малейшем шуме, всё ещё надеялась, что Менгли вернётся. А под утро Михипир, забывшуюся в полном кошмаров сне, разбудило прикосновение евнуха. Страж гарема пришёл за ней, чтобы увести молодую госпожу в покои, отведённые для третьей жены солтана. Но Михипир воспротивилась приглашению толстого евнуха. Она сжала маленькие кулачки и срывающимся от слёз голосом потребовала:

– Я хочу видеть своего господина и не уйду отсюда, пока не поговорю с ним!

Евнух выпучил глаза и испуганно замахал руками:

– Ваше поведение недостойно, госпожа! Солтан сам решает, хочет ли он видеть вас или нет.

– Низкий раб! – взвизгнув от ярости, Михипир хлестнула евнуха по жирной, заколыхавшейся как фруктовое желе щеке. – Как ты смеешь мне перечить? Я приказываю передать мою просьбу господину и, если не сделаешь этого, велю тебя выпороть!

Евнух колобком выкатился из солтанских покоев. Несколько минут он стоял в раздумье, потирая горевшую огнём щёку. Он не знал, как ему поступить: подвергнуться возможному гневу солтана Менгли или вернуться с невыполненным поручением к этой разъярённой турецкой кошке, притаившейся за дверями. Раздумья прервал внезапно появившийся в коридоре солтан.

– Мой господин. – Евнух в испуге согнулся перед Менгли-Гиреем, сбиваясь и путаясь, передал просьбу молодой супруги. К удивлению евнуха солтан не рассердился, устало вздохнул, словно взваливая на плечи непосильный груз, и шагнул в свои покои. Михипир, не ожидавшая супруга так быстро, замерла у столика, где она с помощью полотенца и розовой воды пыталась привести себя в порядок.

– Ты хотела меня видеть, Михипир? – тихие слова мужа застали девушку, замершую от страха, врасплох. Она ожидала гнева, бранных слов и уже готова была дать отпор. Но мужчина, стоявший перед ней, не оскорблял её, он был просто чужим и отстранённым, равнодушным к её любви и страданиям. Она не знала, как потребовать отчёта о его странном поведении, как заставить почувствовать вину. Михипир поспешно оправила одежду, вскинула голову, принимая неприступный вид. Она украдкой бросила взгляд на себя в зеркало и тут же сникла, увидев распухшее и покрасневшее от слёз лицо, растрёпанные волосы, помятые и оттого казавшиеся жалкими тряпками одежды. Какие чувства мог испытать к ней супруг в эти мгновения, если даже её блистательный вид накануне вечером не разжёг в нём огня желания! Внезапно осознав, какой жалкой она кажется Менгли сейчас, Михипир бессильно застонала и, закрывая опухшее от слёз лицо мокрым полотенцем, опустилась на пол. Она рыдала у ног мужчины, который отверг её, даже не познав, и… не ведала, что один только вид её сломленной фигурки заставил дрогнуть окаменевшее сердце солтана. Не так ли исходит в тоске и слезах Нурсолтан в далёком казанском дворце? Нежная девочка и суровый муж… Он шагнул к ней и коснулся рукой золотистой головки:

– Не плачь. Иди ко мне.

Она не поверила еле слышно произнесённым словам, но ноги сами без принуждения подняли тело навстречу мужчине, позвавшему её. Как во сне Михипир ощутила на своих губах ласковое прикосновение его пальцев. Она в изумлении распахнула глаза, когда эти сильные пальцы настойчиво и в то же время с нежностью притянули её лицо к своим губам. Закрыв глаза, он целовал её солёные от слёз губы, время от времени шепча: «Не плачь… не плачь… любимая». Она могла вспомнить ещё много ночей, наполненных такой же упоительной страстью. Ночей, заставивших её превратиться в рабу, молящую о любви. Как призывала она сейчас эти полные слепой страсти мгновения, когда закрывая глаза, он видел в ней другую женщину. О, если бы она догадывалась тогда, что служила лишь бледной тенью той, о ком Менгли не переставал мечтать ни дня…

Солтан стал отдаляться от неё, когда волею судьбы все они оказались в чужой стране, в замке, отведённом для них литовским правителем. Михипир посчитала, что в это тяжёлое время её самоотверженная любовь поможет ей возвыситься над другими женщинами мужа. Она считала, что её положение в гареме лишь упрочится. Но Михипир ждало горькое разочарование. Менгли-Гирей с головой ушёл в политические интриги, сопряжённые с борьбой за возвращение наследства отца. В этой жестокой мужской борьбе не оставалось места ни для женщин, ни для их нежностей и любви.

Михипир ещё раз тяжёло всхлипнула, только сейчас она ощутила, как замёрзла на сыром каменном полу. Чья-то тень неслышно склонилась над ней, крепкая мужская рука помогла женщине подняться на ноги. В темноте каменного коридора, скупо освещённого чадящими факелами, Михипир разглядела суровое лицо Эсфан-оглана.

– Госпоже не достойно лежать в грязи!

– Эсфан-оглан, – Михипир стиснула руки, умоляюще заглянула в глаза сурового воина, – почему он гонит меня от себя? Ведь я хочу только одного – помочь перенести испытания, которым Всевышний подверг его.

Лицо старого воина искривилось в брезгливой гримасе, но в следующее мгновение он с несвойственным ему участием закивал головой:

– Госпожа, вы напрасно беспокоитесь о солтане. Вскоре к нему прибудет женщина, которая поможет ему забыть обо всех невзгодах. Если вы заботитесь только о спокойствии своего мужа, то можете быть уверены – госпожа Нурсолтан утешит его!

– Нурсолтан?! – В немом изумлении Михипир смотрела на оглана. – Я не знаю женщины с таким именем.

– Вам неведомо, госпожа, – с хитрой улыбкой на губах продолжал Эсфан-оглан, – Нурсолтан – вдова покойного казанского хана.

– Но это невозможно! Мой муж решил жениться в то время, когда мы все живём в этих ужасных условиях и больше похожи на странствующих нищих, а не на благородных женщин солтанского гарема!

– Госпожа Михипир, вы недавно появились в семье солтана и, должно быть, не знаете, что мой господин готов одной этой женщиной заменить весь свой гарем.

Михипир зябко поёжилась, попыталась плотней запахнуться в шёлковую чадру. Но изысканный наряд, в который она облачилась, чтобы очаровать своего господина, был слишком тонок и не давал желанного тепла. В её голове никак не укладывались простые слова, прямо высказанные старым огланом. Измученное страданиями ревности сердце никак не могло смириться с открывшейся истиной.

– Наш господин совсем не умеет любить, раз так часто меняет своих женщин, – она выпалила эти слова от досады и тут же замерла в страхе: «Аллах Всесильный, я потеряла рассудок, если осмелилась сказать такие слова. О, если они дойдут до Менгли…»

Но Эсфан-оглан как будто не обратил внимания на дерзость молодой женщины, огладил седеющую бородку и, глядя прямо в сверкающие сквозь чёрную сетку чадры глаза Михипир, произнёс:

– Это верно! Он не любит женщин. Всех! Кроме неё одной, кроме Нурсолтан.

Глава 9

Заряд зелья [56] , заряженного в пушку, не разорвался бы так оглушительно, как слова оглана в душе Михипир. Она беззвучно двигала немеющими губами, словно хотела ещё что-то добавить или спросить, но Эсфан-оглан, небрежно поклонившись, уже удалялся от неё.

На следующее утро Михипир наблюдала из узкого, похожего на щель окна отъезд крымского посольства в Казань. Солтан Менгли лично провожал Мазоф-бека и его людей. Он был очень взволнован, и это не укрылось от глаз ревнивой женщины.

56

Зелье (устар.) – порох.

– Это неслыханно! – Михипир топнула ножкой о каменный пол. – Он и в самом деле желает заменить этой женщиной весь свой гарем. Он наносит оскорбление не только мне, но и другим своим жёнам! Что скажет Кёнсолтан и Махдумсолтан?

Михипир задумалась, произнеся имена двух старших жён солтана Менгли, она невольно натолкнулась на удачную мысль. Она терпеть не могла соперниц по гарему, но никогда не сходила до свар с ними, считая их недостойными своего внимания. Теперь же из этих глупых гусынь можно было сделать достойных союзниц, объединившись с ними в борьбе против казанской «захватчицы». Бороться с соперницей чужими руками всегда предпочтительней, а в глазах солтана она останется чистой и благородной. Решившись, Михипир поспешно накинула тёплое покрывало и отправилась в тёмный холодный коридор. Она направлялась в комнату старшей жены господина – Кёнсолтан. Михипир застала молодую женщину в покоях с малолетними детьми. Неуютную комнату почти на четверть занимал громоздкий камин, от которого пыхало жаром, но в дальнем углу покоев тепло уже не ощущалось. Ветер свистал в прохудившемся бычьем пузыре, натянутом на окно, задувал в комнату потоки холодного воздуха. Пламя свечей, вставленных в старый медный подсвечник, под порывами ветра угрожающе склонялось, каждый раз грозя погаснуть. Кёнсолтан – высокая худощавая женщина с неожиданно круглым лицом, узкими щёлочками чёрных глаз и пухлыми губами восседала на краю своего ложа, убаюкивая годовалую девочку. Двое мальчиков, пяти и трёх лет, укутанные одним одеялом, пытались отнять друг у друга политую мёдом ячменную лепёшку. Михипир скривила губы. Одного она не могла понять, как старшие жёны солтана могли опуститься до обязанностей нянек и пешекче [57] . Как сама Кёнсолтан, будучи старшей женой господина, могла безропотно нянчить не только своего пятилетнего сына Мухаммада и сына Махдумсолтан – Сеадета, но и дочь наложницы, скончавшейся при родах! Кёнсолтан подняла на Михипир глаза; от удивления широкие редкие брови старшей госпожи, которые она забыла насурьмить, поползли вверх.

57

Пешекче – повар.