Нынче все наоборот

— Чего вам теперь будет? — спросил наконец Сергей Кабанов, который был из породы двоечников и поэтому больше всех интересовался наказаниями.

— Ничего не будет, — ответила Галка.

— Кончай заливать, — возразил Кабанов. — Она, наверное, к директору побежала.

— А ты кончай хрюкать, Кабан, — отозвался Славик. — Никуда она не побежала.

— За Кабана — в ухо, — предупредил Кабанов, но его тут же оттеснили, потому что всем было интересно узнать, что произошло дальше.

Славик и Галка, поглядывая на насупившегося Юрку, все рассказали. Наступила тишина. Все думали. Все думали, что сказать по поводу такого неслыханного события.

— Вы что, чокнулись? — сказал, наконец, Генка Стрельцов. — Да вы знаете, что вам за это сделают?

— Ну чего?

— Да из школы выгонят!

— А мы этого не боимся, — сказала Галка. — Мы теперь никого не боимся.

— А тогда они вас... — сказал Генка и задумался. Он думал с минуту, но ничего ужаснее придумать не мог.

— Ничего ты не придумаешь, — сказала Галка. — Это ведь только кажется страшно. А когда начнешь, то уже ничего не страшно.

— А Карась тоже с вами?

— А с кем же еще! — заявил Славик, который в будущей тяжелой борьбе не хотел оставаться без друга.

А Юрка Карасик и сам не знал, с кем он. Он хотел сказать «нет», но заметил вдруг, что ребята смотрят на него с интересом, что никто не смеется дурацким смехом, и даже в слове «карась» прозвучало вдруг небывалое уважение. И Юрка не сказал «нет».

ПАПА

Папа Славика был человеком грозным.

Правда, на экране телевизора лицо его выглядело веселым и добрым. Когда он читал сводку погоды, то даже голос его был таким приятным, словно он обещал зрителям, что завтра с неба будет капать не дождь, а варенье.

Но Славик знал, что у папы два лица: для телевизора и для дома.

Дома папа был беспощаден и суров. Он не допустит, говорил папа, чтобы из его сына вырос слюнтяй и недоучка. А если сын не будет его слушаться, то он его заставит, он ему покажет, он его научит! Все это папа произносил голосом неумолимым и страшным.

— Ты у меня смотри! — восклицал папа. — Я тебе не мама, я с тобой церемониться не буду!

Славик молча ждал, что будет дальше.

— Ну, что молчишь? — спрашивал папа.

— А что мне говорить?

— Но ты понял, что я тебе сказал?

— Понял.

— Ну, то-то, — говорил папа, хватал пальто и мчался на студию.

А заставлять, показывать и учить Славика приходилось маме.

Тихонько открыв дверь, Славик вошел в квартиру и прислушался. Было тихо. На кухне, на газовой плите стояли укрытые полотенцами кастрюли с едой. Значит, мама после школы успела забежать домой, сготовить и умчалась на очередное собрание.

От еды Славик отказываться не собирался. Тем более, что на второе были голубцы. Голубцы есть — это вам не уроки учить. Славик съел три голубца, но посуду после себя мыть не стал. Посуду мыть — это вам не голубцы есть.

Затем Славик достал из портфеля книжку, которую одолжил ему на один вечер Генка Стрельцов, и направился в комнату. Часть этой книжки он сумел прочитать на последнем уроке. Славик как раз дошел до места, где один второклассник вступил в схватку с тремя бандитами и уже успел обезоружить двоих, но тут раздался звонок и пришлось отрываться на самом интересном месте.

Славик открыл дверь в свою комнату и увидел папу. Тот спал на диване с учебником английского языка на груди. Лицо у папы было вполне мирное, как в телевизоре. Но не успел Славик дать задний ход, как папа шевельнулся, открыл глаза, заметил Славика, и сразу лицо его приняло домашнее выражение.

— Тебя-то я и ждал, — сказал папа и сел, спустив ноги с дивана. — А ну, говори немедленно, что это за фокусы.

— Никаких фокусов нет, — сказал Славик.

— Молчать! Отвечай как следует!

— Молчать или отвечать! — спросил Славик.

— Ну-ну, — грозно сказал папа, — ты у меня смотри! Я тебе не мама, я с тобой церемониться не буду!

— А что мне говорить?

— Сам знаешь!

— Не знаю.

— Может быть, тебе напомнить? — еще более грозно сказал папа.

— Как хочешь.

— Хорошо, — сказал папа голосом совершенно ужасным, похожим на рычанье льва. — Я тебе напомню. Но учти: теперь уже не жди никакой пощады.

Папа обождал немного, словно хотел дать Славику время опомниться и попросить пощады. Славик не попросил. Он знал: чем страшнее рычит папа, тем меньше нужно его бояться. Наверное, все силы уходили у него на рычанье, а для настоящей расправы их уже не оставалось.

— Р-р-р... — повторил папа. — Я так и знал: ты растешь слюнтяем и трусом! Мало того, что ты хулиганишь на улице, ты еще, как последний воришка бегаешь от людей. Но, черт побери, я выбью из тебя эту трусость! Я заставлю тебя вырасти порядочным человеком! Советую задуматься над моими словами!

Славик задумался. Нетрудно было сообразить, что папины обвинения сильно отличались от маминых. Мама хотела, чтобы сын вообще не бил стекол и не сшибал с ног прохожих. Папа, очевидно, допускал, что такое может случиться, но при этом требовал, чтобы сын не убегал от расплаты.

— А ты сам бы не убежал? — спросил Славик.

— Никогда! — с гордостью заявил папа. — Не думай, что я в детстве был таким уж тихим ребенком... Я тоже позволял себе иногда... гм... пошалить. Но я всегда... Я хочу сказать: никогда не пытался... гм... Короче говоря, ты понял меня?

— А я бы тоже не убегал, если бы знал, что она меня видела, — сказал Славик.

— Кто видел?

— Продавщица.

— Какая продавщица?

— Которая в тебя влюбилась.

— Что?! — загремел папа. — Что еще за новости! Откуда ты взял эту глупость?!

— Никакая не глупость, — сказал Славик. — Про это все знают. Когда ты мимо магазина идешь, она всегда на тебя смотрит, как дурочка.

— Бред какой-то! — возмутился папа. — Кто тебе сказал такую чушь?

— Не чушь, — продолжал Славик стоять на своем. — У нее за стеклом твоя фотография.

— За каким стеклом?

— На витрине, где колбаса лежит. Она обратной стороной приклеена — днем не разобрать. А вечером, когда за прилавком свет горит, она просвечивает.

— Это какая-то чепуха, — сказал папа и задумался. По лицу его было видно, что он недоволен. Непонятно только, чем недоволен. Тем, что фотография вообще висела в магазине, или тем, что была она в колбасном отделе, а не в каком-нибудь другом. Впрочем, все это для Славика было неважно. Важно было, что приближалось время папе идти на студию, а разговор еще не дошел до главного.