Ныряльщица

— Нет, зато я видела твое, — хмыкаю я.

Это точно не совсем то, что стоит говорить, но он слишком близко и вызывает во мне слишком много чувств. Честно говоря, он вызывает во мне столько чувств, сколько не вызывал никто и никогда за всю свою жизнь, поэтому мне хочется оказаться как можно дальше от него. Не только физически.

— И чем же тебя не устраивает мое лицо? — неожиданно интересуется он.

Сейчас, когда в его глазах не горит огонь въерхов, он выглядит просто человеком. Хотя нет, просто человеком он никогда не выглядел, потому что эта черная тьма в глазах, в которой тонут даже зрачки — нечеловеческая, но она меня не пугает. Я вдруг отчетливо понимаю, что она меня не пугает, и что единственное, что мне сейчас хочется сделать — это проверить, соленые у него губы или нет.

Приплыли.

— Тебе помочь? — интересуюсь я, выворачиваясь из его рук и кивая на панель навигатора, которая тоже темная.

Еще бы, после того, как ее чуть ли не раскрошили одним ударом.

Одним ударом! И это при том, что в нем не было силы въерха. О том, что стало бы с эйрлатом, будь она у него, думать не хочется. Хотя тогда с эйрлатом точно было бы все в порядке.

— Я поставлю автопилот, — говорит он. — Здесь по прямой, никаких ограничителей, так что твоя помощь не потребуется.

Ну и чудесно.

— А вот в городе тебе придется сесть за рогатку.

— Что?!

— Меня сейчас может вырубить, — говорит он. — И если это случится…

Можно не продолжать.

— Я не умею водить!

— Здесь ничего сложного. Я объясню.

Ну еще бы, это же так легко.

— У меня прав нет, Лайтнер!

— Ты назвала меня Лайтнер?

В салоне взмывшего ввысь эйрлата нет ничего тяжелого, и это определенно в тему. Потому что мне хочется его стукнуть.

— Ты никогда не нарушаешь правила, Вирна?

Он выделяет мое имя, и стукнуть его хочется еще сильнее.

— Нет, — отвечаю я. — Не нарушаю.

— В общем, если лаже случится такое счастье и тебя остановят… в законах Раверхарна есть пункт, что ты имеешь право сесть за рогатку, если спасаешь кому-то жизнь.

— Ты это только что придумал? — вскидываю бровь. — И тебе не надо спасать жизнь. Вроде бы.

— Ты в этом так уверена? — интересуется К’ярд, а потом начинает хрипеть и заваливается на бок.

От удара головой о стекло разлается глухой звук.

— Очень смешно, — говорю я.

Ответа, разумеется, не получаю. Автопилот ведет ровно, но мне все равно не по себе.

— Ладно, — говорю я. — Пошутили и хватит. Ха-ха-ха.

Тишина.

К’ярд белый, как полотно, грудь его тяжело вздымается, и мне становится не по себе.

— Эй, — наклоняюсь к нему, легонько касаюсь его руки. Собираюсь осторожно нащупать пульс, когда меня резко перехватывают за запястье. От неожиданности дергаюсь назад, ладонью впечатываюсь в панель управления, разлается писк, и сиденье К’ярда откидывается. Нас дергает назад, я валюсь на него, собираясь высказать все, что думаю, но не успеваю. Его губы врезаются в мои раньше, чем я делаю вдох, и мне снова нечем дышать. Нечем дышать, не за что ухватиться, кроме как за одну мысль.

Его губы совсем не соленые.

Жесткие и горячие — да, но не соленые. Меня странно ведет то ли от этой мысли, то ли от того, как они сминают мои. Ураган чувств, который обрушивается всей своей мощью, грозя утопить не хуже штормовой волны, но я все-таки дышу. Рвано и через раз, когда по губам скользит холодный воздух, а потом опять падаю в этот дикий, обжигающий поцелуй.

Поцелуй.

С К’ярдом.

Осознание этого заставляет отстраниться, вот только вдох (или выдох?) почему-то похож на стон. Я снова дергаюсь назад, но он успевает меня подхватить за мгновение до того, как я влечу в рогатку. Мне хочется закрыть руками рог, хочется затолкать этот выдох в себя и стереть его поцелуи с губ и из памяти, вместо этого я упираюсь ему в грудь.

— Ты идиот! — шиплю я.

— Так на меня еще никто не реагировал.

Почему-то это «никто» ударяет больнее, чем должно. По большому счету, оно меня вообще цеплять не должно, но он меня цепляет.

— Все когда-нибудь случается впервые, — хмыкаю я, отбрасываю его руку и буквально падаю на собственное сиденье. — Но это не отменяет того, что ты идиот.

К’ярд дотягивается до панели, коротким прикосновением возвращает кресло в нормальное положение.

— Почему бы тебе просто не признать, что ты за меня волновалась, Мэйс?

— Почему бы тебе просто не признать, что это нормально — волноваться, когда кому-то становится плохо? — возвращаю ему его же слова.

— Кому-то? — Он смотрит на меня, прищурившись.

— Кому-то, — подтверждаю я.

— Ну-ну, — он усмехается.

В другой раз я бы промолчала, но сейчас внутри все бурлит и клокочет, наверное, так чувствует себя океан, когда в нем зарождается смертоносная волна.

— По-моему, тебе стоит признать, что не все крутится вокруг твоей персоны, К’ярд.

— По-моему, тебе стоит признать, что тебе понравилось со мной целоваться, — фыркает он, и прежде чем я успеваю ответить, добивает: — Гораздо больше, чем с парнем твоей сестры.

Сначала во мне кончаются слова. Потом начинаются, но я молчу, потому что все они нецензурные. Потому что помню, что произошло в «Бабочке». Потому что помню, что он меня спас.

— Между мной и Вартасом ничего нет, — говорю я. — А если ты до сих пор этого не уяснил, ты идиот. Хотя с этим фактом мы уже почти разобрались.

— Ну разумеется. — К’ярд издевательски вскидывает брови: откуда только силы взялись. — Осталось только разобраться с тем, что кое-кто полная и безоговорочная трусиха, не умеющая признавать даже самых очевидных вещей.

— Очевидных? — интересуюсь я. — Например?

— Что он на тебя запал.

— Он — что?!

— Бегает за тобой, Мэйс. Пускает на тебя слюни, понимай, как знаешь.

— Он любит мою сестру!

— А я люблю Кьяну, — сообщает К’ярд.

— Ну ты и едх, — цежу я. — Даже без пальто.

— От надры слышу.

— В следующий раз, когда тебе станет плохо, я пройду мимо.

— Даже не сомневаюсь.

Из эйрлата мы выкатываемся растрепанные, злые, и если честно, я готова не просто опрокинуть на него поднос, я готова его пнуть. В самое ценное, потому что просвещенные умы полагают, что боль приводит в гармонию разум и восстанавливает равновесие. Не знаю, что она там куда приводит, но мне правда не помешает это самое равновесие восстановить.

Чтобы это поскорее случилось, я поднимаюсь к сестрам и коротко обрисовываю Мит ситуацию: до того, как Ромина окажется под следствием, им придется пожить здесь. В школе я постараюсь выбить им домашнее обучение, у нас такое допустимо, если, например, в семье не хватает денег на еду и на проезд, но если не получится, придумаю что-нибудь еще. Впрочем, то, что они не будут ходить в школу, вовсе не значит, что им целыми днями не придется ничем заниматься.