Нью-Йорк и обратно
Шрифт:
(К слову, замечу: Джо в таком восторге от собственной акварели, что рисует ее, стоя на коленях. В доме остался последний клочок бумаги, вот бедняга и корячится, пытаясь изобразить на свободных полях угол моей комнатушки. Непременно вышлю тебе его работу почтой второго класса.)
Ну а теперь, прежде чем расстаться с темой Парадайз-Пойнт, хочу ответить на вопрос по поводу моих экскрементов: ты интересовался, нет ли в них крови и все такое. Мы с приятелем беседовали об этом нынче перед завтраком, по дороге в магазин, торгующий лекарствами, мороженым, кофе, журналами, косметикой и т. п. По мнению Джо, я слишком озабочен собственными испражнениями. Не стоит и голову ломать. Жители Формозы, говорит он, способны по три-четыре дня не облегчаться, и ничего, обходятся. Когда готовы, с усилием сжимают кишки — лишнее и выходит наружу. Регулярный стул-де совсем не обязателен. Что не исторгнется сразу, потихоньку само по себе рассосется. И возразить-то нечего. Уважаю такую железную логику, даже настроение поднялось. Не то чтобы меня излишне заботило пищеварение, скорее щель, или отверстие, чувствительного заднего прохода. Вообще-то после визита к доктору Ларсену беды временно отступили — ни тебе крови, ни головокружения. Вот только наведываться в его кабинет надо чуть не каждые полгода.
Джо завершил свою акварель. Сетует, что слегка погрешил против перспективы. А по-моему, так еще и против истины. Не очень-то жизненно воспроизведена моя картина: вместо матки почему-то красуются васильки. Раздражает его, видите ли, грубый реализм. Между прочим, я и не думал рисовать матку, полагал, что творю автопортрет. Так нет же, приходит доктор Ларсен, указывает на готовое произведение и заявляет: «Это ты скопировал из моего старинного анатомического справочника». Что за человек, в голове одна лишь наука! Если пойти с ним в немецкий ресторан, доктор Ларсен с присущим ему тактом заведет беседу о горсти цианида, маленькой горсточке, которая в мгновение ока
Извини, я тут на несколько часов прерывался: бродили с приятелем по улицам, отходили себе все ноги в поисках «дружеского лица», то бишь кого-нибудь, кто одолжил бы четвертак или полдоллара на обед. Как же! В этой стране на улицах не найдешь даже пустых бутылок, которые можно было бы сдать. Когда ты на мели, лучше сразу пойти и повеситься. А теперь, затянув пояс потуже, расскажу тебе об Америке еще немного…
Я вот думаю, как же хорошо просто жить на Земле и не болеть, иметь здоровый аппетит и полный комплект зубов. Если доведется вернуться сюда, постараюсь проскочить Нью-Йорк и направлюсь в захолустье. Достали эти интеллектуалы — что художники, что коммунисты, что евреи. Нью-Йорк — большой аквариум, я уже говорил? Куда ни глянь — одни баламуты, хариусы, беззубые налимы, алчные акулы со свитой, и все такие жирные, обрюзгшие! Вокруг шныряет плотвица, бычки, чухонь и прочая мелочь. Рыб-клоунов тоже хоть отбавляй. Но больше всего слизняков и мерзких зеленых мурен, извивающихся в расщелинах скал и лижущих собственные хвосты. Зайди когда-нибудь в закусочную к Стюарту, где стайки инфантильных паралитиков с круглыми, как луна, мордами пожирают капустные листья и засохшую блевотину с тарелочек с бесплатными закусками — живописное зрелище! Кряхтят, обливаются потом, будто рабы на галерах, а все-таки лопают.
… Кстати, это напомнило мне о пляже Сейдлера. Дело было так. Весь день мы провели на маленькой ферме у мистера Ричарда — ели и пили. Мистер Ричард — это нееврей, с которым Борис note 29 и Кронстадт note 30 достигли понимания, другими словами, развалились на его лужайке и устроили пикник, притворившись, будто бы намереваются купить участок дней, скажем, через десять. С наступлением вечера мы спустились по склону к океану. Я не имел ни малейшего понятия, куда мы направляемся, да и не очень беспокоился. Помню, миновали Нью-Брунсвик, который очаровал меня, полупьяного, своим псевдосредневековым романтическим ореолом. Еще припоминаю пляж Сейдлера и большое казино, где не оказалось ни души. И еще Атлантический океан — многие, многие мили простора, до самого горизонта! Стоит ночь, и я прогуливаюсь по дощатому настилу, хочу выветрить из головы остатки интеллектуализма… Должен добавить, Джои, весь день напролет меня истязали «расовой логикой». Это новая тема, увлекшая Бориса по возвращении с Аляски. Начиная с обеда, он беспрерывно ныл из-за того, что я не согласен быть психом по жизни, только в книгах. Я отвечаю, что не готов свихнуться, по крайней мере пока. А он возражает, дескать, поселись один, и сам не заметишь, как это случится. «Не сейчас», — отрезаю я. И мы молча, в полусне, продолжаем путешествие. Ред-Бэнк, Скеонк, и далее на восток… Разок затормозили у телеграфного столба — отлить. Одна очаровательная пожилая пара держит у дороги палатку с содовой шипучкой и всякой всячиной. Достаем, значит, пару бутылок виски, требуем льда и зельцерской. Бабулька — полоумная, кстати — говорит, что ничего не имеет против смерти, но хотела бы, чтоб ее «забрали быстро». Да, спохватывается Борис, мы же торопимся на пляж Сейдлера! Почему именно туда, никому не ясно, однако программа такова, и все тут. Общение со старичками, даже слегка тронутыми, здорово успокаивает нервы. Нам приносят аспирину и бромзельцера, смешиваем все с виски и содой… Ты понимаешь, Джои, о чем я? О том, как чудесно вырваться из городской суеты, стряхнуть паутину с волос, глядеть на звезды, слушать тишину, вдыхать запах соленой воды и жевать мерланга. Очень бодрит и освежает, особенно после «расовой логики».
Note29
Герой из романа Г. Миллера «Тропик Рака»; настоящее имя Френкель Майкл — американский книготорговец и писатель.
Note30
Герой из романа Г. Миллера «Тропик Рака»; настоящее имя Лоуэнфельз Уолтер — американский писатель и поэт.
Казино на пляже Сейдлера чисто и вылизано, как собачья кость. Мы сразу же чувствуем себя непрошеными гостями. Moi попplus, parce диеavec ces gens-l'a pourquoi pas. Onmeprendpourunsalejuifaussi. note 31 Улавливаешь мысль? Я, конечно, притворяюсь, будто не заметил холодного приема, бросаю пятачок в щель музыкального автомата, а сам беспечно выхожу прогуляться, вдохнуть океанского воздуха полной грудью. Пусть себе другие заказывают угощение. Желая показать себя бывалыми путешественниками, они требуют Макона — «да не какого-нибудь, настоящего», а получив охлажденную бутылку, отсылают вино обратно — «пусть слегка подогреется». Затем интересуются, хороша ли еда, ибо им нужно только лучшее. И непременно желают знать имя официантки. Кронстадт, в своей игривой манере, представляется поэтом, Борис — издателем, меня тоже кем-то объявляют, но я не прислушиваюсь или просто делаю вид. Ну их к лешему, этих липовых знаменитостей! Ужин состоит из красной капусты и расовой логики. Джинса note 32 и Эддингтона note 33 подают с гарниром из пары ложек жареных соплей. Шпенглер note 34 охлажден до комнатной температуры. Борис толкует о расовой логике и контактах. Кронстадт хохочет до слез. До меня юмор не доходит. Официантка сердито косится. Ясно: нас тут не ждали. Внезапно Джилл вспоминает, что давно не делала по-маленькому, выходит на песчаный пляж и присаживается на корточки. Снаружи ярко светят звезды, качаются на якорях шлюпы, сторожевые корабли — охотники за подлодками, и фрегаты, сохнут сети для вылавливания устриц. Смотрю я на бутылки Макона — и не верю своим глазам. Когда три такие милашки красуются прямо перед тобой, это значит, ты во Франции. А я сижу с тремя жидами, рассуждающими о расовой логике и красной капусте. Положим, был бы я в обществе трех неевреев — Эмиля Шеллока note 35 , к примеру, Джо О'Ригана note 36 и Билла Девара; положим, каждый из нас когда-то небезуспешно сдал школьный грамматический тест; и вот перед нами три бутылки Макона, и за окном при звездном сиянии ревут волны — думаешь, мы стали бы гробить такую ночь расовой логикой и красной капустой? Я-то уж точно нет! Представляю, как в это же самое время мы бы уже распевали, а чуть позже, наверное, вышли бы любоваться ночным небом. И увидели бы вдоль кромки океана трехфутовую стену из моллюсков, и каждый пел бы для нас из глубины разбитого сердца. Я мог бы вообразить все что угодно и кое-что похуже, но только не расовую логику!
Note31
Включая и меня, потому что в этой компании меня тоже принимают за грязного еврея (фр.).
Note32
Джинс, сэр Джеймс Хопвуд (1877 — 1946) — английский математик и астроном.
Note33
Эдципгтон, сэр Артур Стенли (1882 — 1944) — английский астроном, изучавший движение звезд с точки зрения релятивистской теории.
Note34
Шенглер, Освальд (1880 — 1936) — немецкий философ-идеалист. В главном своем сочинении «Закат Европы» утверждает взгляд на историю как на сменяющие друг друга циклы, состоящие из возникновения, расцвета и гибели отдельных, замкнутых культур.
Note35
Шнеллок Эмиль (1891 — 1959) — американский художник-график, учитель; друг детства и однокашник Миллера по 85-й школе в Бруклине, адресат огромного количества его писем, частью опубликованных. Читал курс по искусству в колледже Мэри Вашингтон Виргинского университета во Фредериксберге. Автор воспоминаний «Простой мальчишка из Бруклина». В «Тропике Козерога» выведен под именем Ульрик.
Note36
О'Риган Джо — друг Миллера, работал его помощником в компании «Вестерн-Юнион» в начале 20-х гг.; впоследствии предпринимал попытки издать книги Миллера в США. В «Тропике Козерога» фигурирует как О'Мара.
Ну как, получил четкую картинку американской действительности? Если нет, сейчас я протру твои линзы. А ты сядь и послушай.
В Нью-Йорк-Сити есть просторная территория, расстилающаяся вплоть до Тихого океана. Владеет ею компания «Атлантик энд Пасифик». Подручными туда нанимают исключительно
ирландцев, причем желторотиков. По всему Линкольновскому хайвэю понатыкали ларьков с хот-догами. Заправляешься каждую сотню миль, согласно природе твоей машины. Приезжая в Альбукерк, попадаешь в заросли мескитовых деревьев и полыни; здесь к твоим услугам столовые горы, плоскогорья и, если уж так угодно, свежий шпинат, поставляемый с овощных ферм вместе с громадными арбузами и гроздьями дикого винограда. По ночам слышно койотов, поутру — фабричные гудки вперемежку со звоном каторжных цепей. На другой стороне Миссисипи, прямо под сердцем Соединенных Штатов, на ранчо разводят буйволов, а в сумерках ковбои в шелковых рубашках и десятигаллоновых шляпах распевают сельские песни для радио. Двигайся далее на юг — и угодишь на плато Озарк, в центре которого расположен рабочий колледж Мены. Добравшись до Юты, можешь раздеться и поплавать в Соленом море. Покачайся на волнах и жми на север, к пустыне Мохаве, где сплошь кактусы и лунный свет. Кое-где встретишь призрак бизона или же караван из двух десятков мулов, везущий груз борового мыла. В Нидлесе стоит спешиться и сварить в песке яйцо вкрутую. Затем плавно перемещайся в Юму, хотя бы ради красивого названия, — и продрогнешь до костей. Наконец попадаешь в Империэл-Сити, процветавший во времена древних римлян. Надумал взглянуть на остатки былой роскоши — держись проторенной туристами тропы, вдоль которой тянутся увитые плющом полуразрушенные стены старинной крепости, основанной, как утверждают, еще до прихода римлян выходцами с пропавшего континента Mieux (читай: «My»). В городе Талса по сей день находят древние следы обитания исчезнувшей расы — когда бурят нефтяные скважины или просто копают уборную во дворе. Истинный житель Талсы до сих пор говорит, прищелкивая языком, как и в стародавние времена.(Я все же тешу себя упованием: вдруг кто-нибудь явится и пригласит отобедать. А что, сейчас ведь только полвторого!)
Эх, время поджимает. Жаль, «Виндам» не отходит раньше пятницы. У меня верхнее место, и в каюте будет еще три джентльмена. Хоть бы уж попались американцы. Общество голландцев — это для меня чересчур. Впрочем, я слышал, голландский завтрак очень даже неплох. Буду вставать по утрам прежде всех и ждать, когда прозвучит гонг. Если верить Кронстадту, целых два десятка читателей обоего пола в Нью-Йорке уже знают, что я гений. А гению нужно есть и пить. Надеюсь, они помнят об этом. И еще надеюсь, ты встретишь меня на берегу с приличным угощением. Как бы мне хотелось уже очутиться за обеденным столом на Вилле Сера! Боюсь, завтра будет слишком поздно. К тому времени я успею чем-нибудь перекусить. А голод разбирает прямо сейчас, и клянусь Богом, если святость и пустой желудок — одно и то же, я больше не желаю быть святым! Тут на днях скончался человек — по слухам, он имел два желудка и попросту не успевал набивать оба. Это его доконало. У меня же всего один маленький желудок, да и тот с каждым днем сжимается. Надеюсь, моя гениальность в состоянии прокормить хотя бы его? Ведь это единственное, чего я желаю. Умять славную тарелку «морского обеда», как окрестили американцы блюдо, состоящее из улиток, гребешков, устриц, моллюсков, креветок, жареного барашка, хлебных крошек, чеснока, ливерной колбасы, sauerbrateri note 37 , лука, romaine salad note 38 , маслин, стеблей сельдерея, спаржи, арбузных корок, sauerkraut note 39 , мелко порубленной куриной печенки, голубиных яиц, колбаски, взбитого белка и толстого слоя горчицы.
Note37
жаркое с квашеной капустой (нем.).
Note38
римский салат (фр.).
Note39
кислая капуста (нем.).
Нет, все-таки гений не должен голодать всем телом. Наполовину или на три четверти — согласен. Пускай в складочках опустевшей «продовольственной корзины» застрянет всего пара-другая крошек, но только безотлагательно! Я чувствую себя выскобленной и законопаченной шаландой, которая готова сорваться в самое далекое плавание, а вместо этого выцветает и сохнет на солнечном берегу. Говорят, на голодный желудок легко удариться в мистику. Я же, напротив, становлюсь чрезвычайно практичным и хитрым. Полминуты назад моя изворотливость достигла такой степени, что я пошел и занял денег у коридорного. Просил четвертак, но парень отвалил целый доллар. Вот что значит гениальность!.. Кстати, Джои, не хочу, чтобы ты сильно огорчался, читая эти строки: к тому времени я уже буду плыть в открытом море. Между приемами пищи — и джина! — стану прогуливаться по корме; бьюсь об заклад, рядом непременно окажется какой-нибудь зануда, готовый поведать историю собственной жизни.
Сперва я планировал начать следующую книгу уже на борту, однако испугался, как бы не заставили платить пошлину за провоз печатной машинки. Ну да ладно, все равно в голове работа идет полным ходом. Можно сказать, книга почти готова. Я вижу ее от первой до последней страницы. Достаточно выбить пробку, и строки польются, как вино из бездонной бочки. Сюжет разбежится подобно кругам на зеркальной глади пруда: с одной стороны, при этом сохраняется полная свобода, с другой — возникает иллюзия поступательного движения. Путешествовать лучше налегке, о багаже пусть заботится «Америкэн Экспресс». Что означает: долой анализ и самонаблюдение, за борт сюрреализм и расовую логику, к чертям собачьим стиль и форму! История, которую я намерен изложить, настолько человечна, что ее рассказал бы и безродный пес. Понятно, с моими литературными способностями (а они на целый дюйм превышают собачьи) она слегка затянется, однако суть не изменится. Это будет рассказ об одиночестве и неотступном голоде — я не имею в виду лишь нехватку еды и секса, но всего сразу. Я словно погляжу на свою жизнь из бортового иллюминатора, и та помчится мимо, мало-помалу погружаясь, как четырехмачтовая шхуна в бурю. Каждый, кто пожелает, получит слово, причем вдосталь. Здесь же, в книге, я буду есть и спать, а когда приспичит, помочусь прямо на страницы. Все это пришло мне в голову во время прогулки по Бродвею. Вокруг суетилась такая шумная толпа, что внезапно меня охватило жуткое одиночество. Лучше бы уж тыкали в бок локтями, толкали, пихали, наступали на ноги, плевали в лицо… Гомон вдруг необъяснимо затих, и перед мысленным взором в полной тишине загорелся зеленый свет — ослепительная вспышка на пути к новой книге. И я рванул вперед на всех парах. Я мог вызвать из прошлого любую подробность, да еще со всеми тончайшими связями и самыми причудливыми ассоциациями. Все, что мне нужно теперь, — это сказать: «Привет! А вот и мы… Как поживаете?» Остальное покатится, как по маслу. История моей жизни — тема неисчерпаемая. Странно, почему писателей тянет изображать чужие приключения? Ведь это водоворот с дыркой посередине! Уже на последней строчке он неизбежно засасывает и тебя, и твой собственный опыт. Пусть даже мы с моей жизнью идем ко дну — не вздумайте бросать нам спасательный круг. Киньте лучше чего-нибудь пожевать! И капните соуса. Представьте себе, даже гений любит жаркое с подливкой. Не надо вустерширского соуса или там йоркширского пудинга — можно просто ложку черной, чуть кисловатой подливки; впрочем, если завалялись лишние Kartoffelklosse — картофельные клецки, — положите их тоже. (Надеюсь, хоть на сей раз я написал слово «клецки» правильно? Насчет точек над буквами не волнуйся, они придут позже, а теперь — время перекусить.)
«Мэйсон Жерар» — ресторан в стиле Старого Света, расположенный на Тридцать Третьей улице напротив почты. Внутри он смахивает на сумасшедший дом, только mignon note 40 . Все lyimignon, вплоть до плевательниц. На каждую мелочь кто-то поплевал и вытер поверхность грязной тряпицей. За зданием растет старосветский сад, оснащенный качелями, гамаками, столиками для пинг-понга, креслами-качалками, моррисовыми креслами note 41 и прочей рухлядью, какую хозяин умудрился впихнуть сюда. Ужасающая безвкусица, однако до умиления mignon. Мосье Жерар лично показал мне заведение — на тот случай, если я еще когда-нибудь наведаюсь в Америку и буду искать подходящий пансион.
Note40
славный, очень милый (фр.).
Note41
мягкие кресла с прорезными подлокотниками и регулируемой спинкой (Англия, вторая пол. XIX в).
Как я уже упоминал, «Мэйсон Жерар» обладает теплой, уютной притягательностью настоящей психушки. Блюдечки позаимствованы из бистро на Менильмонтан, прошлогодние зонтики, швейная машинка Зингера, фортепиано модели тысяча девятьсот третьего года, подушечки для кошек и все в таком духе. Еда тоже сумасшедшая — еще более сумасшедшая, чем туалет, который недавно подновили. Подходящее местечко, чтобы зайти холодным зимним днем, присесть и почитать «Voyage au Bout de la Nuit» note 42 . Мадам Жерар, супруга владельца, как две капли воды похожа на мадам Бонэ из «Мэйсон Бонэ», Тридцать Третья улица, та же широта и долгота. В смысле, обе калеки и ходят вразвалку, обе своекорыстны и остры на язык, обе обладают той притворно-обаятельной улыбкой, которая пристала бы ключнице, отлично знающей что почем, и которая мгновенно сползает с лица, как только закрывается рот. Будто выключателем щелкнули. Эта улыбка — воплощение французской торговли, и мне она нравится.
Note42
Путешествие на край Ночи (фр.).