Нюансеры
Шрифт:
Когда скулёж затих, Клёст попытался заснуть снова. Но едва мутная дрёма овладела им, как по рельсам оглушительно прогрохотала конка, и сон в испуге бежал прочь. Миша заворочался, ему сделалось жарко, он с трудом выпутался из одеяла, как из нового кошмара. Не прошло и минуты, как его накрыл озноб, пришлось опять лезть под одеяло...
Шёпот? Нет, показалось.
Мышь за плинтусом скребётся. Или не мышь?
Вот опять.
Точно, шёпот, только слов не разобрать. Из соседнего номера. Одно странно: если бы за стеной кричали и было бы слышно – это понятно. А тут не кричат – шепчут. До чего ж стены дрянные! Шёпот сделался
«Эй, кто там? Чего надо?!»
Спросить он не успел. Дверь с грохотом распахнулась, в номер, гулко топоча сапогами, повалила тьма тьмущая фараонов: жандармы и полицейские через одного. Миша вскочил, но запутался в одеяле. Со всех сторон его окружили усатые ряхи. Они лоснились, будто маслом смазанные, пламенели морозным румянцем, таращили круглые рыбьи зенки. Под ряхами Клёст видел перетянутые портупеями суконные спины и всё силился уразуметь: как такое возможно? За фараонами приплясывал фраер в каракулевой шляпе, дымил папироской, кляузничал:
– Вяжите душегуба, вяжите!
– Так точно, ваше высокопревосходительство!
– Да не верьте ему, когда врать станет!
– Никак нет, ваше высоко...
– Вяжите, не верьте; не верьте, вяжите...
К Мише потянулись странно вывернутые, корявые лапы. Клёст закричал – и проснулся. Тьфу ты, пропасть! Он дрожал, понимая, что гулкие удары не прекратились: стучали в дверь. Не костяшками пальцев, а будто головой бились, судя по звуку.
«Зря револьвер в пальто оставил. Надо было под подушку сунуть.»
– Кто там? Что надо?
Голос вышел хриплым спросонья и от разыгравшейся простуды. Миша закашлялся и едва расслышал ответ:
– Вiдвар ваш принiс, пане!
Голос был детский. Миша выдохнул с облегчением. А кого ты ждал, спросил он себя. Фраера из «Астраханской»? Полицмейстера? Чёрта в ступе?
– Заходи.
– Не можу! – жалобно откликнулся посыльный. – Замкнено у вас, пане!
Пришлось тащиться открывать. За дверью стоял мальчишка лет десяти, похожий на встрёпанного воробья, с подносом в руках. На подносе курилась паром оловянная кружка: большая, «сиротская». Рядом лежал бумажный пакет. Миша перевёл взгляд на мальчика и обалдел: лоб стервеца украшало пунцовое пятно.
– Ты что, головой в дверь бился?
– Угу, – мальчишка обиженно шмыгнул носом. – Руки-то зайнятi!
Клёст взял пакет. На рукописной этикетке значилось: «Кора дуба».
– Я за ивовой посылал!
– Та не знаю я, пане! – воробей уже плакал. – Аркабiсыч менi каже: пану дубова кора потрiбна, шлунок в нього болыть! Бiжи, дурень, до аптэки...
– Кто каже?!
– Аркабiсыч... Ну, Аркадiй Борiсыч! Та вы його, мабуть, бачылы, пане, вiн вас у номер поселяв...
– Жди тут, я оденусь.
Захлопнув дверь перед носом посыльного, Клёст направился к одёжному шкафу.
– Ой, лыхо, – ныли в коридоре. – Ой, лышенько...
– Да, это я ему сказал. Ей-богу, вы дубовой спросили! – клялся вскоре злополучный Аркабiсыч, потея лысиной. – Я своими ушами слышал! Оговорились, да? Со всяким бывает...
Клёст и сам засомневался. Может, правда?
– Сей секунд Гришку за ивовой пошлю! – служитель бил себя кулаком в грудь. – Не извольте беспокоиться! Только одна беда...
Деньги Миша забыл в номере. Пришлось возвращаться.
* * *
Заснул
он ближе к вечеру, когда начало смеркаться. Проваливаясь в долгожданное забытьё, успел подумать, что не удосужился сегодня ни пообедать, ни поужинать. В животе тоскливо бурчало. Под этот оркестр Клёст и забылся беспокойным сном.3
«Саквояж с пола на стул!»
– Чего изволите-с? Есть отличные рублёвые[9] обеды!
Хитрый прищур:
– Для деловых людей! Подадим быстрей быстрого!
– Огласи состав, голубчик.
– Щи ленивые либо крем-суп d’asperge[10], на выбор. Из вторых блюд: филей дикой козы под соусом poivrade[11] и осетрина a la russe. Имеется также жаркое из телятины. К этому салат и яблочные тарталетки: объедение! Водочка отдельно, за особую плату-с.
– А если по главному меню?
– Осмелюсь порекомендовать суп-крем из рябчиков. Из мясных блюд хороши c^ote de boeuf[12] на вертеле, котлеты пожарские и поросёнок с кашей. Для любителей рыбки имеется прелестный судачок-с!
Доверительный шепот:
– Устрицы? Свежайшие остендские устрицы, сегодня из Одессы!
Фрак, белый жилет. Галстук-бабочка. Перчатки. Улыбка от уха до уха. Спина изогнута вопросительным знаком. В ресторане «Гранд-Отеля» посетителей обслуживали не какие-то там трактирные половые, стриженые «в скобку» и в рубахах навыпуск, а вышколенные официанты, одетые на европейский манер. «Губернские ведомости», предлагая работу в заведениях высшего класса, сразу предупреждали: «требуются молодые люди приятной наружности, владеющие языками. Рекомендательные письма обязательны».
– Значит, так, голубчик. Суп из рябчиков, к нему поросёнка. Далее...
– Кокося!
– Юра! Дорогой ты мой...
Вставая навстречу брату, Алексеев жестом показал официанту: жди, мол! А лучше неси водки, пригодится. Жест удался на славу, выразительности исключительной. Официант тоже не сплошал, угадал до тонкостей.
– Как я рад тебя видеть!
Обнялись. Расцеловались. Искренне, слегка театрально, но тут уж ничего не поделаешь. Юрий Сергеевич, младший брат Алексеева, даром что почтенный фабрикант, владелец Григоровской фабрики, страдал двумя семейными недугами – слабым сердцем и тягой к актёрствованию. Отец-основатель «Товарищества исполнителей драматических произведений», он не мыслил себя вне сцены, превращая в подмостки любое место, где только ни появлялся: ресторан, красильню, шерстомойню. Это свойственно любителям, подумал Алексеев-старший. Мы с ним оба любители, надо признать. Профессионалы же, напротив, где ни появятся, стараются не выходить на свет без особенной нужды.
О встрече братья условились заранее, телеграммой. Ресторан «Гранд-Отеля» был выбран не случайно, и не только из-за кухни – до того, как стать гостиницей, каменное здание на Павловской площади шестнадцать лет верой и правдой служило Малому театру. Эту великую эпоху Алексеев не застал, поскольку был слишком молод, но всякий раз, приезжая в губернский город Х, заходил сюда – поклониться теням прошлого. Свое регулярное присутствие в «Гранд-Отеле» он видел неким оберегом, талисманом на удачу – посмеивался над собой, язвил на тему актёрских суеверий и всё равно шёл сюда, словно его тянули на верёвке.