Нюансеры

д) к началу репетиций расставить в зрительном зале пять рядов стульев и осветить зал несколькими лампочками...

Три дороги, думал Алексеев.

Три коня.

Три мучителя: дело, театр, семья.

Каждый требует – молча или вслух! – чтобы я всю жизнь посвятил именно ему. Да, я готов отказаться от театра в пользу семьи. Я кричу это городу и миру. Мне достаточно, чтобы жена объявила во всеуслышанье, что признаёт величие моей жертвы, и voi la[2], с театром покончено.

И что же?

Неужели я не понимаю, чем дело кончится?!

Величие величием, жертва жертвой, а дело в итоге сожрет семью с потрохами, с косточками, схрумкает, как сожрало семьи отца и деда, переварит и опорожнится в отхожем месте. Бездарный паяц, я играю роль за ролью: любящий муж, примерный семьянин, успешный промышленник, продолжатель фамильного дела, талантливый актер, любимец публики и коллег. Это слишком, столько ролей мне не сыграть, надорвусь.

Труд? Мучение.

Ветеринарная площадь осталась за спиной. Впереди ждали три – опять три?! – перекрестка. Улица Мироносицкая, именем своим обязанная церкви Жён-Мироносиц, Чернышовская, названная в честь жившего здесь титулярного советника Чернышева[3], и наконец Епархиальная, ещё пять лет назад Кладбищенская.

Все нюансы имели значение.

Предатель, думал Алексеев. Иуда Искариот. Всю жизнь я предаю одно в угоду другому. Предал театр, уехал в Европу за новыми машинами. Вернулся, предал отца, ринулся подменять заболевшего Южина, даже не заехав домой. Предал жену, отослал её в Андреевку, подальше от себя, вечно занятого гения. Предал любовь, требуя от жены признания своих великих жертв в её имя. Мне не хватает сил, решимости, чувства, меня хватает лишь на предательство. Предал актрису Медведеву, цитируя её обидные замечания жене. Предал Дуняшу, откупился тёплым местом и фамилией, которую мой отец – даже не я! – подарил своему внуку.

Вот и сейчас – завтра я уеду из города. Убийца? Убитый? Месть Заикиной? Нюансеры? Правда, ложь?! Горите в аду, я здесь ни при чём! Не хочу, не стану, не буду...

...приготовленные к спектаклю декорации и бутафорские вещи на простых репетициях не обязательны. Сцена обставляется лишь приблизительно имеющимися под руками декорацией, мебелью, бутафорией. На время репетиций к сцене должны быть приставлены несколько рабочих для перестановки. Сцена должна быть приготовлена к назначенному для репетиции часу; к этому же времени мастера должны быть непременно на своих местах...

Предгенеральные репетиции должны происходить по вечерам от семи до двух часов ночи; без грима и костюмов, но с полной обстановкой и освещением...

– Не верю!

3

«Вы позволите вас проводить?»

А случилось так.

Если бы не зонтик, Клёст наверняка прошёл бы мимо, и Михаил Суходольский с Оленькой Вознесенской навсегда потеряли друг друга из вида, не встретившись даже взглядами. Молодая женщина в платье из муслина оливкового цвета выгуливала в Летнем саду ребёнка – трехлетнего карапуза в непременной матроске. Няня или гувернантка, каких двенадцать на дюжину. Лицо? Фигура? Природное обаяние? Нет, ничто не привлекло тогда Мишиного внимания.

Ах, если бы не зонтик!

Летний зонт от солнца, с узорчатыми кружевами и бахромой по краю – вещь легкомысленная и, с точки зрения Миши, совершенно бесполезная. Едва Клёст поравнялся с женщиной, порыв ветра, застав гувернантку врасплох, ловко выхватил из её пальцев ажурную конструкцию – и радостно понёс прочь свою новую игрушку, вертя, будто семя исполинского одуванчика. Клёст прыгнул за зонтом машинально. Он толком не рассмотрел женщину, он не собирался проявлять галантность или производить на кого-то впечатление. Действие «ипподромиума» закончилось два дня назад, утянув в небытие полторы тысячи рублей. Клёст ощущал себя ходячим мертвецом: бесчувственным, безразличным, остывшим. Ему не было дела до всех женщин мира, а уж до зонтиков – и подавно.

Боковым зрением он заметил быстрое движение – и среагировал на предмет, летящий в его сторону. Зонт поймал, но при этом неудачно «вписался» в молодой дуб, до крови ссадив руку о жёсткую кору.

– Ваш зонтик, сударыня.

С руки срывались на дорожку редкие багровые капли.

– Благодарю вас. Позвольте вам помочь – у вас кровь.

Ссадина не болела, и Миша уже хотел идти прочь, но ощутил слабый, едва различимый укол интереса.

– Чем же вы мне поможете, если не секрет? Перевязать руку платком я могу и сам. Платок у меня всегда с собой.

– Быть может, у вас и бинт с собой есть? Йодная настойка?

Малыш в матроске, как завороженный, смотрел на капли крови. Кап-кап-кап, летний дождик.

– А у вас?

– Конечно же! Коленька вечно расшибает коленки. И вообще, я лекарская помощница. Закончила «Рождественские курсы[4]», если вам интересно. Идите-ка сюда, садитесь на скамейку...

Клёст подчинился. В дамской сумочке и вправду нашлось всё необходимое. Руки у женщины были нежные, но крепкие и умелые – перевязку она, вне сомнений, делала не в первый раз. С изумлением Миша осознал, что ему приятны женские прикосновения. Ему, мертвецу, поднятому из гроба! Запах йодной настойки. Слабое жжение. Свежесть фиалок.

Её духи?

Мир стремительно наполнялся красками, запахами, птичьими трелями; чувствами, ощущениями...

Не может быть!

– Простите мою бестактность. Ваши духи...

– Вам не нравится?

– Что вы, напротив! Чудесный аромат! Не подскажете, как они называются?

– «Лесная фиалка». Вам для вашей жены?

Боже мой! Ему не почудилось!

– Я не женат. Видите, кольца нет.

– Многие мужчины не носят обручальных колец. Мой муж, например, не носил. Смеялся, что так легче познакомиться с красоткой строгих нравов.

– Вы замужем?

– Овдовела прошлым летом.

– Соболезную.

– Не будем об этом. Ну вот, я сделала, что могла. Уверена, с вашей рукой всё будет в порядке.

– Нисколько в этом не сомневаюсь! Дипломированный доктор не справился бы лучше.

– Вы мне льстите.

– Самую малость. Разрешите представиться: Михаил Суходольский, коммивояжёр и предприниматель.

– Ольга Вознесенская. Лекарская помощница, как вам уже известно. Тружусь в Николаевском морском госпитале. Мать этого сорвиголовы. Никита, прекрати немедленно! Это кровь, её трогать нельзя... Что ты там опять нашёл?

– Зук! Мама, зук!

Сойдя с дорожки, юный исследователь присел в траве на корточки. В данный момент он пытался ухватить за бока здоровенного жука-оленя. Жук гудел, сопротивлялся, грозно щёлкал «рогами», исхитрившись-таки ущипнуть малыша за палец.

– Ай! Бойна-бойна!

Глаза мальчонки набухли слезами – вот-вот разревётся. Миша присел перед ним на корточки:

– Смотри, Никита! Видишь, как здорово твоя мама мне руку забинтовала? Уже совсем не болит.

– Бойна!

– Сейчас мама и тебя вылечит, и не будет больно.