Нюрнбергский дневник
Шрифт:
Я спросил у Кейтеля, сколько солдат погибло за эту войну. Он ответил мне:
— Два с половиной миллиона. Вообразите себе эту цифру! А они продолжали проливать молодую немецкую кровь! А теперь каждый утверждает, что уже начиная с 1943 года никто не верил в победу. Боже всемогущий! И потом, когда ему был зачитан отрывок из моего дневника, он нагло отрицает, что являлся непосредственным начальником Крюгера (шефа полиции в Польше). Уставился на меня и говорит, что нет, потом сказал, что вынужден был это отрицать. Но если бы я стал это отрицать, это означало бы для меня одно — клятвопреступление. Ведь это факт. С какой стати пытаться его оспорить?
Нет, сохрани Бог, чтобы я поднялся и начал вот такое лживое представление! Нет, сейчас я рад, как никогда, что все-таки решил передать мои дневники. Сколько мне пришлось выслушать упреков от остальных, но я рад. Миллионы немцев погибли по вине этой системы, и теперь, когда речь зашла об их собственных головах, они сидят и лгут, пытаясь скрыть правду. Я не верю и в то, что Геринг придерживается правды. А Риббентроп — какой же это убогий спектакль! Кейтель, ну тот хоть не скрывал правды. Но этот Кальтенбруннер — скажите, ну верит ему хоть один человек здесь? Как вы лично считаете?
— Похоже, все придерживаются единого мнения — он лжет, — ответил я.
— Разумеется, лжет, и это ужасно. Меня это чуть с ног не сбило. Говорю вам, сейчас меня ничто не собьет с курса, выбранного мною в самом начале. Сегодня вербное воскресенье, и я поклялся на кресте, что буду говорить правду, одну только правду, ничего не утаивая. Но мне вот о чем хотелось бы вас попросить, поддержите меня, если остальные накинутся на меня. Неважно, конечно, что они там подумают. Я дал клятву и должен сдержать ее, и пусть мои религиозные убеждения всего лишь иллюзия, они необходимы мне, они придают мне силы, и ничто не поколеблет меня. Но вы же знаете остальных, видите, как они ведут себя, когда мы все вместе сидим на этой скамье. Мне очень хотелось бы чувствовать вашу поддержку.
— Как я вижу, вы вернулись к своей первоначальной точке зрения. Я заметил, что вы проявляли колебания.
— Да, вы должны понимать, как это бывает иногда. Очень тяжело месяцами находиться вот здесь, в этой камере, ощущая на плечах бремя вины, когда вокруг тебя такие же виновные, которые тоже страдают, пытаешься отыскать хоть какой-то выход, обрести поддержку ближнего. И потом, я вообще человек слабый…
— Геринг все время пытается запутать вопрос о виновности, разыгрывает из себя германского героя, а все остальные должны ему в этом помогать.
— Я знаю — а меняон не поддержал ни разу. Он мог это сделать, чтобы помочь мне, когда Гитлер после моих критических замечаний отказался присвоить мне эсэсовский чин. Но Геринг и пальцем не шевельнул. А теперь ему захотелось, чтобы я поддерживал эту систему. Нет, я понимаю, что судьба уготовила мне оказаться здесь, чтобы я здесь разоблачил зло, которое во всех нас. И пусть Бог даст мне силы разоблачить его. Вы должны поддержать меня, герр доктор. Я должен исполнить то, что собираюсь, но о чем я вас хочу попросить, это чуточку моральной поддержки. И еще, до того как все закончится, может быть, вы были бы так любезны, что навестили бы мою семью, посмотрели бы, чтобы они не страдали за содеянное мною…