Нюрнбергский процесс глазами психолога

(Качая головой, Геринг посмеивался. Йодль наливался краской, могло показаться, что он и происходящее в зале видел будто сквозь красное стекло.)

Обеденный перерыв. За столом Риббентроп выглядел взвинченным и рассерженным:

— Отстирывать это грязное белье перед судом! Это неправильно! Это действительно неправильно! Есть вещи, о которых не упоминают… Да, да, верно, он никогда не был хорошим национал-социалистом, это так. Но вытаскивать на всеобщее обозрение это грязное белье…

Правда, при этом не упомянул главную причину своего недовольства: разоблачение его упрямого и тупого цепляния за внешнюю политику Гитлера, приведшую к катастрофе.

Как заявил сам Папен, он высказал им все до конца.

— Толстяку этого ох как не хотелось. Даже кричал на меня, угрожал, что, мол, он еще сам по этому поводу кое-что заявит и отомстит мне.

Еще один вопиющий случай попытки оказать «моральное давление», о чем уже упоминал Шпеер. Я заверил Папена, что суд отнюдь не собирается даровать Герингу какие-то там особые привилегии и бесконечно заслушивать его, речь может идти лишь о его нраве на последнее слово. Шахт считал, что Геринг всегда был заодно с гестапо, несмотря на то что на посту шефа этой организации пробыл относительно недолго. Дёниц безмолвно сидел в своем углу, выражая таким образом свою решимость дистанцироваться от политиков.

В смежном отсеке Штрейхер через дверной проем произнес напыщенный монолог, адресованный Йодлю, в котором нацистский идеолог сетовал на такую страшную неуместность, как нападки на исторических личностей вроде Гитлера.

— Существуют метафизические силы, творящие подобных лидеров истории! Они неподсудны никому… А ходом этого процесса управляет мировое еврейство. Мировое еврейство сосредоточило в своих руках дьявольски сильную власть, оно использовало все свое могущество, чтобы инициировать этот процесс.

И тут же обратился ко мне:

— Помните, что я написал на копии обвинительного заключения, которую вы мне дали? «Этот процесс — триумф мирового еврейства». И это так! Обвинители — все до одного евреи!

И тут Йодль, демонстративно повернувшись к Штрейхеру спиной, стал высказываться о защите Папена:

— Что касается приведенных сегодня доказательств — тут у вас никакой неуверенности быть не должно. Если бы я допустил гибель троих своих адъютантов, то уже потом не мог бы служить этому режиму! Да после такого вам следовало проглотить яд!

Послеобеденное заседание.

В ходе перекрестного допроса сэр Дэвид-Максуэлл-Файф привел Папена в явное замешательство, приведя выдержки из его речей, в которых тот характеризовал Гитлера, как ниспосланного Германии небесами лидера, которому суждено вывести страну из нищеты.

(Геринг рассмеялся и едва удержался от того, чтобы не показать Папену нос. Дениц с серьезным видом уставился поверх своих сползших на нос очков прямо на меня, будто желая сказать: «Ну что? Убедились?» Он всегда прибегал к подобной мимике, когда требовалось выразить свое презрение к подхалимам-политиканам.)

Папен в ответ промямлил, что тогда, мол, у него создавалось впечатление, что Гитлер стремится сохранить коалицию.

Сэр Дэвид-Максуэлл-Файф предъявил Папену и другие документальные доказательства, говорившие в пользу создания Гитлером коалиции.

Сэр Дэвид своими неумолимыми вопросами продолжал выяснять мотивы, которыми руководствовался Папен, пойдя на сотрудничество с шайкой бандитов. Неужели ему, Папену, ничего не было известно о том, что тысячи политических оппонентов Гитлера были брошены в концентрационные лагеря сразу же после прихода нацистов к власти? Папен попытался оспорить это число, конечно, кое-кто там оказался, но речь могла идти, вероятно, о нескольких сотнях.

(Геринг на скамье подсудимых пробормотал: «Не сотни, а тысячи!»)

Почему он обращался к католикам с просьбой поддержать Гитлера? Он заключил конкордат, потому что рассчитывал, что Гитлер поддержит религию, заявил Папен.

В перерыве Йодль с ухмылкой говорил о том, как абвер использовал германское посольство в Анкаре в целях шпионажа.

— Те тоже неплохо делали свое дело! Однажды стащили у английского агента бумаги, в которых указывалось, что Англия пыталась оказать на Турцию давление, чтобы та предоставила аэродромы в распоряжение Англии.

Розенберг и Франк не сомневались, что многие из тех, кто оказался в концлагерях, заслужили это, поскольку оскорбляли национальные символы — как, например, эта «свинья Карл фон Оссецки» (пацифист, публицист и лауреат Нобелевской премии мира 1935 года). И этот Пискатор тоже был из тех, кто агитировал против выступавших за национальное единение немцев, не говоря уж о том, сколько евреев в этом участвовало.

— Для Германии оставался лишь один выбор — либо национал-социализм, либо коммунизм, — уверял меня Франк. — Даже Шахт с Папеном с этим согласны.

Сэр Дэвид продолжил вскрывать мотивы того, почему Папен покинул свой пост сразу же после путча Рема, а по прошествии трех недель принял новое назначение. Сэр Максуэлл-Файф зачитал письмо Папена, в котором тот вновь заверял Гитлера в своей поддержке, воздавая хвалу его мужеству и решимости, с которой он «героически подавил путч Рема». «Вы были готовы выслуживаться перед этими убийцами, лишь бы только вашему авторитету в их глазах ничто не угрожало!» — бросил сэр Дэвид Максуэлл-Файф в лицо Папену. Папен отверг данное обвинение, как подтасовку фактов.

(Геринг хихикал: «Все верно!» Кивками выражал свое согласие и Риббентроп.)

Сэр Дэвид: «Вы же понимали, что после резни, вызвавшей такой международный резонанс, поддержка экс-канцлера, который пользуется в католических кругах определенным авторитетом, была неоценима для Гитлера». Сэр Дэвид продолжил: Папен мог способствовать свержению Гитлера уже хотя бы тем, что работал бы против него. «Хотя это и так, — помедлив, ответил Папен, — однако начни я работать против него, меня бы неизбежно ожидала участь моих пропавших коллег».

Сэр Дэвид дошел до кульминационного момента перекрестного допроса: невзирая на подавление путча Рема, невзирая на убийство его адъютанта, невзирая на убийство Дольфуса, невзирая на проводимую милитаристскую внешнюю политику, Папен все же оставался в этом правительстве. Почему? Папен смог лишь — вначале усталым голосом, к концу, не скрывая раздражения, — повторить, что поступил так из чувства долга.

Тюрьма. Вечер

Камера Папена. Письмо, оглашенное на процессе сэром Дэвидом, на самом деле лишило Папена покоя. Когда я вошел в его камеру, он встретил меня смущенной улыбкой: