О чем грустят кипарисы

— Бросила! — подаёт наконец голос Ася.

Непонятная, грубая сила швырнула самолёт в сторону, я не сразу сообразила, что это ветер.

— Вправо!

Разворачиваюсь и вижу, как в стороне, сверху вниз, проносится сноп огня.

— Сбили, гады, — глухим голосом говорит Ася.

Пылающие обломки тяжёлого бомбардировщика падают в бухту. Я с трудом выравниваю самолёт, шквальный ветер бросает в лицо колючие снежинки, нет ни земли, ни горизонта, летим в кромешной тьме.

— Светопреставление, — замечает Ася. — Как сердце чуяло. Старайся выдерживать курс девяносто градусов.

Веду самолёт прямо на восток, но ветер часто меняет направление, нас сносит неизвестно куда. Попали в сгущение снега. Мне даже показалось: самолёт повис в воздухе и начал вращаться вокруг оси… Наваждение. Почти час мы летели вслепую. Горючее на исходе.

— Где мы, штурман? — задаю я обычный вопрос, допуская, что в ответ услышу: «Не имею представления».

— Восточнее Вислы, над нашей территорией, точнее сказать не могу. — Ася помолчала: — Предполагаю, что нас тащит на юго-восток.

— Будем садиться, — сказала я. — Приготовь ракеты для подсветки.

— Готова, — с обидой в голосе доложила Ася, сама, мол, знаю, напоминать не обязательно.

С малой высоты удаётся различить тёмные пятна — это деревья. Лес! Я выбрала подходящую ложбинку и пошла на посадку. В свете ракеты — прямо по курсу дерево. Ручку на себя — ветки хлестнули по фюзеляжу.

Впереди, вроде, ровное поле, но вторая попытка приземлиться тоже оказалась неудачной — едва не налетели на кирпичную стену.

— Товарищ командир, по-моему, озеро. Возьми вправо. Видишь?..

Сели благополучно. Ася весело воскликнула:

— Ай-люли!

Переход от высочайшего напряжения к покою был слишком резким. Бегун на финише не может — сразу остановиться, замереть, ему просто необходимо двигаться. И мы, как угорелые, выскочили из кабин, обнялись, исполнили доисторический танец. Снова забрались в самолёт, намереваясь поспать, но мысли о судьбе других экипажей, как «мессеры», кружат в мозгу. Асе тоже не спится.

— Возможно, аэродром где-нибудь поблизости, — сказала она. — Девушки, которые вылетели раньше нас, конечно, дотянули. Кто-то на запасном, остальные, как мы…

«Успокаивает себя и меня, — подумала я, закрывая глаза. — В этих местах на каждом шагу — траншеи, противотанковые рвы, разбитые доты, и блиндажи, орудия, танки. И всё покрыто снегом. Выбрать подходящую площадку даже днём непросто. Нам повезло с озером».

— Магуба-джан, ты спишь?

— Нет.

— Шоколаду хочешь?

— Хочу, но нет сил пошевелиться. Погрызём утром.

— Я тоже устала до смерти. Тебе раньше приходилось попадать в такую круговерть, как сегодня?

— Пожалуй, нет. Что-то похожее было, когда летали над Керченским проливом.

— Я почему спросила — ты так лихо управляла самолётом, так уверенно маневрировала…

Ох, эти юные штурманы! Знала бы она — это ветер лихо управлял самолётом, а не я.

Через полчаса Ася снова подала голос:

— По-моему, аэродром к западу от нас. Помнишь дым над Данцигом? Ветер дул с северо-запада. Оттуда и ураган налетел. Значит, мы почти дома. Тут кругом озёра, я местность помню. Линейный ориентир — шоссейная дорога, прямая, как стрела. Взлетим, увидим.

На рассвете мы вылезли из кабин. Снегопад прекратился, ветер утих, но в небе никакого просвета, низкая облачность. Озеро, приютившее нас, окружал угрюмый чёрно-белый лес, искалеченный снарядами, бомбами, гранатами — ни одного целого дерева.

Протоптав дорожку, согрелись. Потом позавтракали плиткой шоколада.

— «По-2»! Миленький! — крикнула Ася. — Слышишь?

Знакомый отрадный рокот доносился из-за леса, но вскоре пропал, самолёта мы не увидели.

— Наверно, нас ищут, — предположила я.

Когда взлетели, я сделала круг, и Ася торжествующим голосом объявила:

— До аэродрома минут пять-шесть, курс двести шестьдесят.

Её расчёты, сделанные ночью, оказались почти точными. На последних каплях бензина мы дотянули до аэродрома и узнали, что не вернулись четыре экипажа.

Доложив о выполнении задания, о своих приключениях, выпили по чашке кофе и снова залезли в кабины. Я задремала. Сквозь сон слушала доклады штурмана: вернулся экипаж… второй… третий… Все они совершали вынужденную посадку — на дороге, на озере, в поле.

Один экипаж — Клавы Серебряковой и Тоси Павловой — пропал без вести.

Проходили дни, но мы не теряли надежды. Постели девушек не складывали, к их вещам не прикасались. И письма, что поступали на их имя, клали на подушки.

Прошло две недели. Я подолгу смотрела на мандолину, висевшую над кроватью Клавы Серебряковой, и мне мерещилась тихая, печальная музыка. Кто-то из девушек тоскливым голосом запел:

Жди меня и я вернусь. Только очень жди. Жди, когда навеют грусть Жёлтые дожди…

Мне вспомнилось, как однажды в Белоруссии во время перелёта на новый аэродром самолёт Серебряковой обстреляли, и осколок снаряда повредил мандолину. Клава переживала: «Лучше бы меня ранило…»

На столике — шахматная доска с расставленными фигурами. Они тоже ждали.

Когда надежд не осталось, из штаба соседней армии пришла весть: Клава и Тося в госпитале. Полк ликовал, девушки обнимались, плакали, поздравляли друг друга. В тот же день Рая Аронова полетела навестить раненых. Вернулась на другой день, рассказала, что произошло.

Клава Серебрякова опытная лётчица, командир звена, начала воевать, как и я, на Кавказе, на её счету — 550 боевых вылетов. Над Данцигом, в тот памятный вылет, она была ранена. Когда горючего осталось в обрез, пошла на вынужденную посадку. В свете ракеты увидела ровную площадку, и… самолёт налетел на провода, которые в снежной буре не разглядеть.

Обе девушки потеряли сознание, их замело снегом. Когда Тося Павлова очнулась, было светло, рядом у разбитого самолёта копошились ребятишки. Она едва приподняла голову и тихо попросила: