О чем молчат фигуры

Карпов сразу же заявил, что, по его мнению, президентом ФИДЕ должен быть гроссмейстер. Крогиус его поддержал, я — тоже. За Кампоманеса высказался лишь один Батуринский. Казалось бы, вопрос ясен. Однако вскоре мы получили указание голосовать за Кампоманеса. Сработали какие-то тайные пружины. Видимо, наши власти не могли простить Олафссону его позицию в вопросе о семье Корчного.

Уже перед самым отъездом Ивонин вызвал меня и Крогиуса.

— Мы решили, — объявил он, — что Крогиус будет баллотироваться в члены Исполкома, а вы, — обратился он ко мне, — в квалификационный комитет и комиссию, по помощи развивающимся странам.

В этом решении был свой резон — иметь в ФИДЕ не одного человека, а двух. Однако странным было другое: кандидатуры советских представителей в международных организациях обычно утверждались в ЦК КПСС, на это требовалось какое-то время, а тут такая спешка. И у меня закралось подозрение, что это делалось только для того, чтобы не дать мне время оспорить в ЦК решение Спорткомитета. Если на то пошло, я и не собирался этим заниматься. А вот кандидатура Крогиуса, не имевшего никакого опыта в организационных вопросах и лишь слабо говорящего по-немецки, могла в ЦК вызвать возражения. Он обладал только одним достоинством: служил в Спорткомитете.

Позже, уже вернувшись из Люцерна, в выездном отделе Спорткомитета я увидел оригинал моей «объективки». Этот документ, содержащий краткие сведения о человеке, обычно посылался в ЦК перед выездом за границу и при назначении в международные организации. Так вот в графе о знании иностранных языков, там, где было напечатано «владеет английским и немецким», кто-то добавил «слабо». И мне стало ясно, как производилась замена меня на Крогиуса.

Однако вернемся в Люцерн. На проходившей там Олимпиаде сборная СССР выступала выше всяких похвал. Выиграв 13 матчей и один сведя вничью, наши шахматисты уже за тур до конца оказались недосягаемы для соперников и в итоге опередили следующую за ними команду Чехословакии на 6,5 очка. За команду (в порядке досок) выступали Карпов, Каспаров, Полугаевский, Белявский, Таль и Юсупов.

На конгресс ФИДЕ в Люцерн прибыли делегаты из 109 стран. При выборах президента, согласно уставу ФИДЕ, голосование было тайным. Чтобы победить, кандидату в президенты нужно было набрать не менее 55 голосов.

В первом туре Кампоманес получил 52 голоса, в основном азиатских, африканских и латиноамериканских стран. Олафссон — 37, его поддержало подавляющее большинство западноевропейских стран, а Кажич, как и ожидалось, всего 19. Во втором туре делегация СССР, контролировавшая также голоса стран соцлагеря, отдала эти голоса Кампоманесу. Он и стал новым президентом ФИДЕ.

Казалось бы, после такой поддержки отношения филиппинца с нашей федерацией, а фактически со Спорткомитетом, станут просто идеальными, ведь после матча в Багио они и так были уже достаточно хороши. Весьма показательно, что на Спартакиаде народов СССР в 1979 году и на Олимпийских играх в Москве в 1980 году Кампоманес присутствовал в качестве почетного гостя. Однако в 1993 году эти отношения подверглись серьезному испытанию. Но об том я расскажу в следующей главе.

Как и ожидалось, Крогиуса избрали в Исполком ФИДЕ, а меня оставили председателем квалификационного комитета и сопредседателем комиссии по оказанию помощи развивающимся странам.

На конгрессе также подвели итоги трех межзональных турниров и провели жеребьевку предстоящих матчей претендентов. В четвертьфинальных матчах должны были встретиться Смыслов с Хюбнером, Торре с Рибли, Каспаров с Белявским и Корчной с Портишем.

Вскоре после того, как я вернулся из Люцерна в Москву, Смыслов обратился ко мне с предложением — принять участие в его подготовке к матчу с Хюбнером, а затем возглавить его команду на этот матч. Мы с Васей были знакомы еще с довоенных детских лет, вместе играли в десятках турниров, но совместно работать над шахматами нам никогда не доводилось.

В свои лучшие годы Василий Васильевич не любил корпеть над углубленным изучением дебютных вариантов. Его больше интересовали стратегические идеи. Однако времена изменились. Чтобы на равных бороться с молодежью, Смыслову пришлось изменить свое отношение к подготовке. Вместе со вторым тренером Виктором Купрейчиком мы весьма основательно поработали над улучшением его дебютного репертуара, причем анализировали не столько широко распространенные системы, сколько старинные или полузабытые, такие, как защита Чигорина в ферзевом гамбите или защита Шлехтера в «славянке».

Меня всегда поражали исключительная практичность Смыслова за доской, его хладнокровие, поистине олимпийское спокойствие и его внутренняя гармония. Забегая вперед, скажу: за те два года, что мы поработали вместе, я увидел то, что было скрыто от посторонних глаз: Вася оказался глубоко верующим человеком, всецело полагающимся на Бога, безоговорочно верящим в свою судьбу. Эта вера в свое предназначение помогала ему противостоять ударам по самолюбию, которые испытывает каждый стареющий шахматист, встречаясь за доской с молодежью.

Интересен вопрос: что заставило экс-чемпиона, человека уже побывавшего шахматным королем, попытаться еще раз штурмовать шахматный Олимп? Ведь ему было уже за шестьдесят, когда большинство гроссмейстеров, как правило, сходит с дистанции. Кстати, именно в этом возрасте его друг и соперник Ботвинник принял решение полностью отойти от практической игры.

Мне кажется, причиной явилось самолюбие Смыслова. Ему не нравилось, что его начали величать ветераном. И у него возникла мысль доказать тем, кто годился ему в сыновья или даже во внуки, что, превосходя их в философском понимании шахмат и опыте, он нисколько не уступает им в практической силе. Именно эта идея стала могучим стимулом, который заставил Василия Васильевича самозабвенно и фанатично работать над шахматами. И если, как мы дальше увидим, второй штурм Олимпа удался не до конца, то свою задачу, как мне кажется, он выполнил и с полным правом может сказать: «Я сделал все, что мог. Пусть кто-нибудь в моем возрасте попробует сделать больше!»

Дела журнальные

Пять лет я успешно сочетал работу в редакции с общественной деятельностью в роли президента Шахматной федерации СССР. Однажды выяснилось, что это сочетание имеет свои минусы. Как-то издательство «Физкультура и спорт» передало мне для рецензии рукопись некоего товарища Миронова «Заметки любителя шахматных этюдов». Написана она была живым языком, но выражала взгляды человека, далекого от реальной шахматной жизни, не знающего и даже не понимающего действительных проблем «поэзии шахмат». Я написал отрицательную рецензию, отметив, что вопросы, поднятые автором, в лучшем случае заслуживают пары статей, но отнюдь не целой книги.

Вторым рецензентом оказался композитор Генрих Каспарян. Человек мягкий и деликатный, отметив очевидные недостатки рукописи, он, тем не менее, написал, что исправив их, рукопись можно будет издать. За рецензию Каспаряна и ухватился Миронов. Он оказался человеком чрезвычайно пробивным, с большими связями, до ухода на пенсию работал референтом какого-то министра. Миронов нажал на все педали, и его сочинение всетаки было опубликовано.

В журнале «Шахматы в СССР» обычно печатались рецензии на выходящую шахматную литературу. Вскоре композиторы В. Корольков и Э. Погосянц принесли мне статью, в которой расчехвостили книгу Миронова в пух и прах. Мы ее опубликовали.