О декабристах
Шрифт:
"Могила его, говорит Сергей Григорьевич в "Записках", должна быть близка сердцу каждого русского". Эта могила с очень красивой решеткой, составленной из 7 лучей, расходящихся от креста, была подновлена в восьмидесятых годах стараниями и на средства моего отца. У меня было два портрета Михаила Сергеевича Лунина собственной работы; на задней стороне одного из них - внутренность острожного двора.
Понемногу центр тяжести житейских интересов нашей Урикской колонии стал перемещаться в сторону города. Понемногу и с большим трудом жены получили право жить в Иркутске, мужьям разрешено их навещать два раза в неделю, а потом и вовсе переехать в город. Княгиня Волконская получила такое разрешение только в 1845 г.
На первых порах было трудно. Разрешение на въезд в город, полученное из Петербурга, не нравилось местному начальству; оно с трудом
Повторение подобных распоряжений со стороны губернатора Пятницкого стало принимать настолько обидные и оскорбительные формы, что Мария Николаевна однажды написала о том своей сестре Екатерине Николаевне Орловой; та показала письмо брату своего мужа, в то время управляющему III Отделением. Генерал - губернатор Руперт получил строгое предписание делать разницу между государственными преступниками и их женами, которые, добровольно последовав за мужьями, не подлежат строгостям закона. За время изгнания это было первое письмо в таком духе. Но долго еще давала себя знать старая закваска. Еще в 1854 году, значит, за два года до амнистии, княгиня пишет сыну, в то время находившемуся в служебной командировке на Амуре, что приходил в дом сборщик городских повинностей (в то время это называлось "за трубу"), и в книге значилось: "За трубу в доме преступницы Волконской". Рассказывая об этом в письме к сыну, Мария Николаевна прибавляет: "Я никогда не видела твоего отца в таком гневе". Кажется, ни в одной стране не существует такой разницы между душевным складом обывателя и душевным складом представителя исполнительной власти; в особенности низы у нас с трудом осваивались со всяким "новым курсом".
А новый курс начался; он начался с приездом в Иркутск в 1847 году генерал-губернатора Николая Николаевича Муравьева.
Этот редких качеств {105} человек, столь много сделавший для сибирского края, с первых же дней своего вступления в должность проявил себя заступником, покровителем, другом декабристов; он сразу выдвинул их, и если не в гражданском, то в общественном смысле поставил их в то положение, которое им принадлежало в силу высоких качеств образования и воспитания. Он не только принимал декабристов у себя, - он ездил к ним. C домом Волконских у него и его жены (она была родом француженка) установились отношения самой тесной дружбы. Он был восприемник старшего внука Сергея Григорьевича, Сергея Дмитриевича Молчанова; когда в переписке членов семьи декабриста попадается наименование "крестный", это значит генерал-губернатор Муравьев. Он не изменял своего отношения и в своих донесениях в Петербург, и когда зашла речь о принятии на государственную службу сына Сергея Григорьевича, моего отца, он не побоялся, испрашивая на то Высочайшего разрешения, заявить, что просьба заслуживает внимания, так как молодой Волконский, окончивший Иркутскую гимназию с золотой медалью, почерпнул нравственные свои качества в родительском доме.
После этого понятно, что жизнь в тот период, к которому подходим, уже не может представлять ни черт драматизма, ни живописности, которыми отличается предыдущий период. Декабрист становился одним из обывателей, и если в глазах прочих обывателей что-нибудь его отличает, то уже не ореол мученика, а лишь известные гражданские и общественные ограничения. Таков уж обыватель: он готов ставить на пьедестал человека, стоящего вне общества, но он свыкается с ним, как только они встречаются на одном уровне. Если не ошибаюсь, Флобер где-то {106} сказал: "Не прикасайтесь к кумирам, позолота остается на руках". Чувствуется известное опрощение, перемена репертуара, если можно так выразиться: из героической трагедии мы переходим к картинам обывательской драмы. Жизнь большого губернского города с его постоянным напряжением чиновно-общественных мелочей способна засосать всякого.
Прибавить к этому, что декабристы, в течение пятнадцати лет оторванные от всякой общественной и гражданской жизни, вдруг очутились в этом губернском водовороте, - понятно станет, что они кинулись в него с известным упоением. Привыкшие говорить,
от природы спорщики, они не могли проходить мимо жизни. Но здесь же попадали в ту томительную двойственность, которую создавало им их положение: они говорили, спорили, одобряли, осуждали, но они не могли ни участвовать, ни влиять, - они были бездейственны. Это вызывало иногда раздражение, иногда упадок сил. В письмах Марии Николаевны встречаются признаки утомления от этого постоянного кипения, наполнявшего жизнь беспричинным и бесцельным беспокойством.Переписка того времени представляет очень ценный бытовой материал. В ней мало выдающихся моментов, но накопление в течение почти двадцати лет изо дня в день повторяющихся мелочей создает картину тогдашней жизни очень занимательную, благодаря своей полноте и непрерывности. Можно проследить все интересы, волнения, заботы, развлечения того, что Сергей Григорьевич в письмах сыну называл "иркутская публика". Не всегда это легко: письма пестрят именами, и не только именами, но и уменьшительными и даже прозвищами. Разгадать, о ком идет речь, иногда было совсем невозможно.
Тогда я стал по мере чтения выписывать все имена и прозвища и посылал их моей {107} двоюродной сестре, которая жила в деревне, в Малороссии, при старой своей больной матери, той самой Елене Сергеевне Рахмановой, о которой упоминал выше по поводу замечаний на "записки" Белоголового. Пятнадцать лет в параличе, но со свежей головой, с изумительной памятью, тетка моя по поводу каждого имени раз сказывала какую-нибудь историю; тут были биографические данные, анекдоты, собственные воспоминания, отзывы других, - одним словом, накопился такой ценный материал, который был чуть не ценнее самих писем. Все это я разработал, проредактировал и расположил по алфавиту. К сожалению, толстая тетрадь с огромным количеством собственных имен показалась тем, кто отобрал у меня все мои бумаги, особенно ценной. "Ведь вот сколько имен, а еще ни у кого из них не было обыска", сказали они. Ценность эта была несколько иного рода, нежели та, какую тетрадь имела в моих глазах, и она, конечно, поблекла, когда новые обладатели ее увидели, что дело идет о прошлом столетии и что алфавитный список дает перечень не современных людей, а покойников... Как бы то ни было, ключ к разгадке того, чем кишела жизнь "иркутской публики" от 1839 до 1856 года, утерян навсегда...
XII.
Дети Волконских воспитывались дома. Под руководством родителей и при содействии товарищей отца они получили с юных лет редкую подготовку к дальнейшему развитию. Они учились английскому языку у Лунина, математике у Муханова. Александр {108} Поджио давал уроки истории, отец преподавал литературу; французский язык был домашним языком, на котором дети говорили и переписывались с матерью.
В 1846 году родители решили ходатайствовать о помещении сына в Иркутскую гимназию. Ходатайство, поддержанное на этот раз генерал губернатором Рупертом, было уважено. Сын Волконских окончил курс, как мы уже упоминали, с золотой медалью: у меня сохранялись книги, которые он получал при переходе из класса в класс. Окончив гимназию, Михаил Сергеевич поступил чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Муравьеве. B качестве такового он был неоднократно посылаем в разных целях то на Амур, то на Китайскую границу, то в Камчатку, к Охотскому морю. Первые русские поселения на Амуре были водворены им.
От этих экспедиций у меня оставалось, кроме вещей, вывезенных моим отцом из Китая, много рисунков, и картин. Самые интересные - четыре вида, рисованные пастелью, работы некоего Майера, изображают: два поселка, одну высадку на берег и путешествие на собаках, по снегу мчащийся обоз. Еще был занятный рисунок: лодка, в ней молодой человек, мой отец, в сюртуке и фуражке с околышком, на корме и на носу два бурята в китайских шляпах гребут; в ногах у моего отца сидит лягавая собака (Со всего этого были мною сняты фотографические снимки для предполагавшегося издания, но и фотографии были у меня отобраны...).
Кстати анекдот о собаке. Однажды отец на почтовой станции менял лошадей. Содержатель станции хлопотал вокруг тележки, раскладывал полость, утаптывал сено. Когда все было готово и отец уселся, смотритель нагибается над собакой и спрашивает, {109} обращаясь к отцу: "Ваше благородие, а их благородие прикажете подсадить?"
Помню еще рассказ. Во время одной из экспедиций попал отец как раз под Светлый праздник в глухое селение, - несколько лачужек. Разместились по избам, а вечером собрались в ту, которая была попросторнее, встречать Пасху. Только разговеться нечем: кроме копченой рыбы, ничего.