О друзьях-товарищах

Залегли мы вокруг площадки перед дверью этого складского помещения, а что делать дальше — в голову не идет: ведь часовой на сантиметр от двери склада не отрывается!

Не помню, сколько времени, но долго мы пролежали в бездействии. Я начал уже подумывать о том, что вот-вот и смена часовому придет, как бы нас не обнаружили; хотя и оставил своих людей у караульного помещения на этот случай, но все равно на душе было тревожно: во вражеском тылу мы находились, здесь любой промашки или случайности было достаточно, чтобы себя и общее дело загубить.

Казалось, только и оставалось нам — потихоньку выползать с территории склада. И в этот самый критический момент тот самый матрос Яков, который так безобразно перетрусил в первую ночь, тихонько, очень осторожно выкатил на тропинку свои карманные часы. Они легли в пыль и призывно блестели в лунном свете.

Интересно, заметит часовой их или нет? И как отреагирует?

Часовой заметил часы. И сразу глаза его будто прилипли к ним, казалось, теперь он только их и видел.

Я словно бы в немое кино попал, где постановщикам фильма невероятно точно удалось «расщепить» человека на две его натуры, прятавшиеся в одной оболочке. Теперь я увидел, что в этом часовом все время жили два человека: осторожный, даже трусливый, и жадный, готовый из-за вещи — «трофея» — обороть первого; часовой то дергался к часам, делал шаг по направлению к ним, то еще плотнее прижимался спиной к двери склада.

Для меня время словно остановилось, я забыл и про караульное помещение, и про то, что ночь не бесконечна. Меня интересовало и волновало одно: кто одолеет в борьбе двух этих людей — трус или жадина?

Наконец часовой метнулся к часам, схватил их… Еще через несколько минут мы, нагрузившись взрывчаткой, уже ушли с территории склада и вновь остановились у того злополучного причала.

Фронт мы перешли опять же в расположении батальона Белоцерковского. И какова же была наша радость, когда оказалось, что те две полуторки, на которых мы прибыли сюда, терпеливо ждали нас все это время. Почти месяц ждали, хотя каждая машина была крайне нужна на фронте! И мы были бесконечно благодарны командованию за это. Так распорядиться мог только очень человечный человек.

Тридцать бойцов я увел с собой во вражеский тыл. Ровно столько и вернулось. Причем единственным раненым, вернее контуженым, оказался я: никак не мог предполагать, что свою взрывчатку закладываю туда, где уже лежит фашистская; ну взрывом меня и поставило на голову за то, что нарушил инструкцию: не отошел на достаточно безопасное расстояние, не лег на землю.

На первый взгляд, то, что мы все вернулись, может показаться сказочно невероятным, но я считаю, что все это легко объяснимо. И прежде всего тем, что мы ни разу не повторили самих себя, что всегда в работу вносили какой-то новый элемент, который оказывался для врага неожиданным и путал его расчеты. Например, после взрыва фугасами того моста, где Крамарев встретил меня на реке, фашисты поймали несколько фугасов, осмотрели, изучили, и теперь на подходах к переправам у них на лодках дежурили специальные люди, в обязанность которых входило осматривать каждую веточку, каждый клок травы, подносимые течением к переправе (именно так мы маскировали нажимные «усы» тех фугасов). Обнаружив это, мы стали умышленно засорять Дон травой и ветками. То-то хлопот было вражеским наблюдателям! То-то ругало их начальство, когда гремел наш взрыв.

А фугасы мы теперь притопили с таким расчетом, чтобы они полностью шли под водой.

Или взять другой пример. Все первые взрывы обязательно гремели ночью. Как следствие — фашисты ночами стали усиленно освещать все подходы к своим переправам. Всю ночь, только погаснет одна ракета, вспыхивает другая. Однако случалось и так, что очередная ракета еще горит, а переправа уже взлетает на воздух. Разгадка проста: еще днем, когда немцы были сравнительно беспечны в охране переправы, когда они ощупывали глазами только плывущие ветки и траву, главный старшина Бабкин или кто-то другой из легких водолазов скрытно, под водой, подбирался к переправе, крепил заряд с взрывателем замедленного действия и уходил обязательно вниз по течению; здесь фашисты его не искали (они следили только за верхним по отношению к переправе плесом) и, добравшись до заранее обусловленного места, дожидался нас. Иногда в течение двух или даже трех суток дожидался, затаившись.

А наша работа звеньями и сразу на нескольких объектах? Где и кого искать врагам было?

Разумеется, не будь фашистам каждый солдат крайне нужен под Сталинградом, они, мобилизовав внушительные внутренние силы, возможно, и выследили бы нас, зажали бы где-то, и кто знает, в каком виде вышли бы мы из той ловушки. Да еще и вышли ли?

Теперь же нас искали, как правило, только усиленные патрули с собаками или без них; случалось, и самолеты кружили над степью. Безрезультатно кружили.

Иногда нашим дневным убежищем был Дон-батюшка: загрузив за пазуху камни или какие-нибудь железяки, взяв в рот срезанную камышинку, мы часто на весь невероятно длинный день ложились на дно реки, чтобы ночью опять выйти на работу.

Однако при первой возможности мы старались дневать на берегу: на дне реки не отдых, а одно мучение. Ведь сентябрь шел, вода-то не черноморская; да и опасно: вдруг кого-то все же сморит усталость, он хлебнет воды и встанет во весь рост, да еще в тот момент, когда вблизи фашисты?

На берегу мы дневали, если была такая возможность, обязательно поблизости от какого-нибудь стационарного вражеского поста (тут нас не искали) или на совершенно открытом взгорке, прорезав под дерном норы и забившись в них. Но последнее было возможно лишь в том случае, если мы могли куда-то спрятать землю, вынутую из нор. А ведь ее как назло обязательно оказывалось чуточку многовато.

И лишь один раз мы ночевали в казачьей станице, название которой, к моему огорчению, стерлось в памяти. Загнали нас туда фурункулы, которых у каждого из нас было предостаточно. Так они нас измучили, что я решил одну ночь просто отдохнуть более или менее по-человечески. Поэтому предварительно разведав обстановку, мы и просочились в станицу, заняли пять дворов, стоявших рядком, и выставили охранение.

Казачки встретили нас радушно, заохали, запричитали и моментально повытаскивали из сундуков белье мужей и сыновей, начали накрывать на столы.

Я уже «оттаял», меня начало клонить в сон, и вдруг дверь отворилась, и в сопровождении моих матросов вошел одноногий казак, поздоровался и потребовал у меня документы, удостоверяющие мою личность.

Сон мой, разумеется, улетучился, взбунтовалось все мое настрадавшееся нутро, и я так этому казаку ответил, что он радостно заулыбался и про документы больше ни слова. А еще немного погодя мы узнали, что в этой станице организован отряд самообороны. Его бойцы, несущие службу, и заметили нас, доложили старшему; вот он и явился.

Нам предложили спать спокойно: дескать, обережем. Соблазн был велик, но я, поблагодарив, отклонил это предложение, согласился лишь на то, чтобы посты охраны в эту ночь были смешанными. Мне казалось, что таким путем я лучше застрахуюсь от всяких неожиданностей.

А сколько сил у нас прибавилось, когда уже назавтра с наступлением сумерек мы в абсолютно сухой и залатанной одежде покинули станицу! И я по сей день с благодарностью вспоминаю всех ее жителей, оказавших нам посильную помощь. А не заглянули мы тогда вторично лишь потому, что некогда было, да и боялись своим визитом ненароком накликать на станичников беду.

Хотя гитлеровцы искали нас сравнительно малыми силами, однажды они все же нащупали нас. Вот тут сразу появились и многие машины с автоматчиками, и даже два танка. Не приняв боя, мы стали отходить в ночь. Но меня сразу насторожило то, что немцы почему-то не нападали на нас яростно, как они это умели, а вроде бы только отжимали на юг. Словно им нужно было, чтобы мы шли именно туда. Действительно, слева и сзади были они, справа — минное поле, и лишь впереди — очень подозрительная тишина.

Очень подозрительная тишина была впереди. Поэтому я лег и пополз по минному полю, руками ощупывая каждый сантиметр земли перед собой. Моментально рядом со мной пристроился и Печалин. Так и ползли мы с ним рядышком, ползли через все минное поле, обезвреживая вражеские мины. За нами в полной тишине, и также ползком следовали остальные (только охранение, умышленно поотстав, нарочно ввязалось с фашистами в перестрелку), а ведь у некоторых из матросов на спине в этот момент было по тридцать и более килограммов взрывчатки! Но ни одной просьбы хотя бы о кратковременном отдыхе я не услышал!