О гномах и сиротке Марысе
Шрифт:
Король Светлячок поднял свой скипетр, и свита сразу угомонилась.
– Привет тебе, приют бедности и труда! – промолвил он.
Низенькая липовая дверь тихо скрипнула, и в мазанку вместе со светом утра проскользнули гномы.
Изо всех углов горницы выглядывала нищета. Чуть ли не половину ее занимала огромная печь с просторным запечком. Перед печкой, свернувшись в клубок, спал серый кот и лежала вязанка сухого хвороста, стянутая веревкой. В углу стояло ведро с водой, на нем – жестяная кружка; на лавке – несколько перевернутых вверх дном горшков, рядом – сосновый стол, две табуретки, корзинка, а в ней немножко картошки. Забавный вид был у гномов, когда они,
Один беспечный Петрушка скакал по хате и дурачился, смеясь и потирая руки:
– А чем не дворец? Чем не хоромы? Разве нам тут плохо будет? Нисколечко! Заживем по-царски. Смотрите, смотрите, заря светит сквозь крышу! Гляньте, сколько алых и золотых роз она по хате рассыпала! А вон под балкой ласточкино гнездо! Свет разбудил птиц, и они расщебетались. Слышите? Потолок дрожит от птичьего щебета, от трепетанья крыльев! А вон в разбитое окно заглядывает куст сирени! Какой приятный, свежий запах! Какие пышные лиловые кисти! А куст весь в алмазах, в каждом листочке – алмаз! И в каждом алмазе – радуга! Думаете, роса? Нет! Это не роса, а драгоценные камни! А в кустах соловей поет свою утреннюю песню! Слышите? На охапке соломы в углу спали два мальчугана. Их русые головенки утопали в золотой соломе, из распахнувшихся на груди холщовых рубашек выглядывало худое смуглое тело. Видно, холод пробрал их весенней ночью: они лежали обнявшись и тесно прижавшись друг к другу. – А вот и королевичи! – закричал Петрушка.
Подошли и другие гномы, и жалость смягчила их лица, разгладив морщины, стерев недовольство.
– Бедняжки! – прошептал один.
– Сиротки! – отозвался другой.
– Вот горе-то! – молвил третий.
Король Светлячок склонил над спящими свой скипетр и сказал:
– Пусть светят вам зори и ласточки щебечут над вами! Растите под сенью лип и сирени! Растите и набирайтесь сил!
И золотым скипетром прикоснулся к льняным головкам. Тут в хату, поставив лошадь в конюшню, вошел Петр. Нагнулся в низких дверях, снял шапку и кинул ее на стол.
Любопытные гномы обступили его, спрашивая наперебой.
– Чьи это дети?
– Мои, чьи же еще! Было этой мелюзги и побольше, да бог прибрал, как жена померла. Вот только двое осталось.
– Пусть растут крепкими и здоровыми! – повторил король и подал знак свите перенести сокровища из телеги в подпечье. Гномы проворно принялись перетаскивать ларцы и сундуки в подпечье и прятать их в мышиные норы; они делали это так тихо, что даже кот, спавший перед печкой, не проснулся.
Петр равнодушно следил за ними. Когда рассвело, он хорошо разглядел, что это за сокровища: просто сор да камешки. То, что ночью слепило глаза, сияя, блестя, пламенея и переливаясь всеми цветами радуги, оказалось песком да щебнем, а бруски золота и серебра – палочками и сучками. Когда гномы перенесли свои сокровища и сами спрятались в мышиные норки, Петр постучал кнутовищем по земляному полу и крикнул:
– Эй, Куба, Войтек! Вставайте, лежебоки, да поживей! Не видите, отец воротился!
Мальчики зашевелились на соломе и, протирая глаза, спросили сонными голосами:
– Тятенька, а что ты нам с ярмарки привез?
Но Петр был зол и не собирался разговаривать.
– Палку привез! – отрезал он.
Куба сел на соломе и сказал:
– Тятенька, а я короля видел.
– Какого еще короля?
– Ну, каких на святки показывают.
– Приснилось тебе, – сказал Петр, боясь, как бы мальчики не разболтали соседям про гномов.
Но мальчика не так-то просто было сбить.
– Нет,
не приснилось. На самом деле видел! – воскликнул он. – В золотой короне, в мантии королевской, борода по пояс, в руке палица золотая как солнышко горит. Ей-ей, тятенька, видел! Он шел и сыпал золото на дорогу.И в подтверждение он ударил себя кулаком в грудь. Но Петр топнул ногой и заорал:
– Я тебе такого короля покажу, бездельник, что тебе палка приснится! Ну, живо вставайте и в лес отправляйтесь за хворостом. Не видите – весь вышел. Слышали?
– Слышали! – в один голос ответили мальчики.
Выкарабкавшись из соломы, они ополоснули лица из ведерка, подпоясали тесемкой рубашки, поцеловали у отца руку и, сунув за пазуху по нескольку вчерашних картофелин, пошли к двери.
Петр снял с себя ремень и показал им:
– Видите?
– Видим! – ответили мальчики, оробев.
– Что это?
– Ремень…
– А для чего он?
– Чтобы пороть…
– А больно им порют?
– Ой, больно, тятенька, больно!
И готовые заплакать, давай обнимать отцовские колени, тереть кулаками глаза.
Петр опустил ремень и сказал:
– Так вот, зарубите себе на носу: если кто из вас начнет болтать про этого короля, я так его ремнем исполосую, что места живого не останется. Поняли?
– Ой, поняли, тятенька, поняли! – всхлипывали мальчики, все крепче обнимая отцовские колени. – Никому ни словечка не скажем! Только не бейте, тятенька!
– Ну ладно, – сказал крестьянин и бросил ремень на лавку. – А теперь – марш за хворостом!
Мальчики, втянув голову в плечи, бочком выскользнули из хаты. Но когда они вышли за калитку, Куба, покосившись на всякий случай на дом, подтолкнул брата и сказал:
– А короля я все-таки видел!
Трудно, пожалуй, сыскать в целом свете более укромное местечко, чем то, которое король Светлячок облюбовал для своей летней резиденции. Этот чудесный уголок лежал между запущенным вишневым садом в белой кипени цветов и вьющимся по низкой луговине голубым ручейком. Здесь, в зарослях огромных лопухов, царила прохлада и зеленый полумрак.
С одной стороны к саду примыкала убогая мазанка Петра, с другой – перелог, густо поросший метлицей, в которой буйно цвели желтый коровяк и голубой цикорий; издали эта полоска поля, давно лежащего под паром, казалась серебристо-золотой.
На узкой меже, отделявшей перелог от ольшаника, росли кусты шиповника, осыпанные темно-розовыми цветами. Сколько соловьев заливалось здесь каждую ночь, сколько отвечало им из ольшаника – не счесть! Соловьев старались перекричать лягушки, которых водилось здесь великое множество, лягушкам помогали чирки и водяные курочки, гнездившиеся в камышах по берегу голубого ручья. И так всю ночь напролет: квакал лягушачий хор, кричали водяные птицы, щелкали соловьи. Петрова лачуга им не мешала: она притаилась под плакучей ивой, в высокой траве, и так глубоко вросла в землю, что ее и в двух шагах не видно было.
Человеческое жилье выдавала только струйка дыма, подымавшаяся в полдень к небу из густой зелени, когда Петр варил картошку себе и детям. Даже собачьего лая не было слышно: зачем собаку кормить, если стеречь нечего? В такую хату и вор не заглянет, и странник ее обойдет. Гномы, пороптав немного на бедность, скоро привыкли к новому месту. Этот добрый, веселый народец боится только неволи – свобода ему дороже всего. А в этом зеленом уголке, который гномы прозвали Соловьиной Долиной, никто им не мешал, не подглядывал за ними, никто их не преследовал, и они вскоре стали чувствовать себя здесь, как в родном Хрустальном Гроте. Поначалу, что и говорить, пришлось им туговато. В первые дни они трудились не разгибая спины и голодали. Прежде всего надо было подумать о жилище для короля.