О ком плачет Вереск

Когда проходила мимо кабинета отца, он как раз с кем-то вышел и повел своего гостя к запасной лестнице. Я затаилась за углом. Никогда раньше не видела, чтоб он так озирался и скрывал своих посетителей. Пошла следом, на носочках. Любопытство один из самых губительных пороков. Ведь чем меньше знаешь – тем лучше спишь. Любимое выражение моего отца.

– Поверь, это правильный выбор, – говорил кто-то очень глухо, по-русски, как в трубу, – их давно нужно убрать. Иначе уберут тебя. И довольно скоро.

– Это не должно исходить от меня. Если у вас что-то пойдет не так… я не при делах!

– Обижаешь, Миша. Будет подставной свидетель. Ты слишком нам нужен, чтобы терять.

– Не приезжай сюда больше!

– Если будешь прятаться от нас – приеду… Не зли наших. Не надо. Ты нам много задолжал. Скажи спасибо, что мы приходим к тебе, а не к нему… с предложением убрать тебя, Миша! За твой грешок он бы с тебя кожу скальпелем снял! И ты прекрасно это знаешь…

– Заткнись! Много себе позволяешь!

– Ровно столько, сколько могу, дорогой! Мне нужно время и место сделки! Ты теперь с нами!

Внизу хлопнула дверь. Голоса я больше не слышала, подошла к окну на лестничном пролете и посмотрела украдкой, отодвинув шторку. Отец снова оглянулся на дом, а его гость быстрым шагом шел к калитке, за которой стояла машина, спрятанная за кустами жасмина. Мне показалось, что он слегка прихрамывает на правую ногу. Пожала плечами и уже через несколько минут забыла о них. Моя голова была слишком занята совсем другими мыслями.

Наша машина ехала по серпантинной дороге мимо апельсиновых деревьев, пальм и кипарисов. В воздухе витал насыщенный запах моря и все той же соли. Скоро станет совсем жарко, и можно будет купаться. Радость тут же потухла. Если мы будем ездить на пляж с ди Мартелли, братья увидят меня в купальнике… а там…ТАМ ничего нет. Только горошинки. И рядом со своими сверстницами я – дрищ облезлый.

Но чем ближе мы приближались к роскошной вилле Мартелли, тем быстрее билось мое сердце. И предвкушение встречи вытесняло все остальное.

***

– Как же выросла ваша очаровательная девочка, Микеле, а эти глаза, это линзы? Ооох. Мы с Алем надеемся, что и у нас будет девочка, – жена Альфонсо гладит мой подбородок длинными пальцами и улыбается. У нее заметно выпирает «беременный» живот, и она периодически поглаживает его ладонью. А я понимаю, что она даже не помнит, что мы встречались, и она сто раз видела мои глаза. Ее взгляд тут же скользнул по моему отцу, потом она снисходительно улыбнулась матери и пошла к другим гостям, собравшимся на просторной веранде, где официанты разносили алкогольные и прохладительные напитки.

За мной никто не следил, и я быстро устала от толпы, музыки, надоедливых воскликов: «Ох ты ж, какие глазаааа! Это не линзы? Вы красите ей волосы? Божественный оттенок!». Да, мама красит своей пятнадцатилетней дочери волосы и засовывает в глаза линзы. Хотя, чему удивляться, если популярные звезды меняют своим детям пол, то почему бы не покрасить волосы. Это такая невинная шалость. Но нет, мой отец был слишком консервативным и не разрешал мне даже обрезать косы. Я не могла носить слишком короткие юбки, открытые кофты и красить лицо. Даже сейчас он нахмурил брови, когда увидел, что я намазала губы блеском. Быть поздним и единственным выжившим ребенком не просто сложно, это все равно что быть единственным цветком, который поставили под колпак и опутали длинными цепями, чтобы не дай Бог ни один из лепестков не опал.

«Ты – мое сокровище, Юлия, ты все, что у меня есть, – говорил отец и гладил мои волосы, – я сдохну, но сделаю тебя счастливой. Поняла? По трупам пойду, но ты станешь королевой!»

И я ему верила. У меня не было ни одной причины считать иначе.

Дом Альфонсо совершенно белоснежный, утопающий в розарии и декоративных цветах, с выстреливающими в воздух поющими фонтанами, диковинными арками восхищал своей красотой и продуманностью дизайна. Но меня волновал совсем не дом… Я выискивала глазами в толпе Сальву и Марко, но их нигде не было. Они не вышли меня встречать.

Весь последний год мы не встречались. Альфонсо больше не приезжал к нам, и я не слышала, чтобы отец говорил о том, что они виделись. Я выскользнула из просторного зала, набитого гостями, и пошла в сторону сада. Когда проходила мимо беседки, услышала женские голоса.

– В какой раз она беременна?

– Не знаю. Кажется, в третий или четвертый.

– Бедная. Это невероятное горе – потерять стольких детей.

– Она не может их выносить. Единственный нормальный здесь Сальва, и то нормальный – это относительно. Учитывая, какой он псих. Марко болен с рождения…

Чем это болен Марко? Впервые слышу!

– В этот раз она доносила почти до конца срока. Может, повезет и родит.

– Может. Не родит – Аль найдёт ей замену, и так надолго задержалась.

Прошмыгнула мимо беседки в сад. Красота запредельная: бордюры из мелкого кустарника, изумрудно-зеленые, они окружают какие-то неизвестные мне растения. Повсюду лимонные аллеи, как округлые коридоры со стенами из олеандров, а сверху пестреют красные цветы, похожие на гвоздики, и повсюду запах цитруса и меда. Издалека доносится музыка… кто-то играет на гитаре, и по мере того, как я приближаюсь, этот звук пробуждает во мне такой невероятный трепет. Как же сладострастно звучала эта музыка, и мое глупое сердце превратилось в птицу и кажется готово прорвать мою грудную клетку, чтобы взлететь туда… к этому звуку, размахивая окровавленными крыльями. Ускорила шаг… прислушиваясь к голосу, слившемуся с музыкой. Узнавая и трепеща еще сильнее.

Отодвинула дрожащей рукой свисающую вниз бахрому из красных цветов и…моментально вросла в землю. Я даже услышала этот свист, с которым та самая птица летит вниз, потом падает и разбивается насмерть. Сальва сидел на высокой скамье, он играл на гитаре, а к нему льнула какая-то белокурая девчонка, заглядывая в смуглое лицо преданными, собачьими глазами. Он посматривал на нее своими жгучими глазами так, будто хотел ее съесть и, усмехаясь, продолжал играть. Девка гладила его шею, терлась о его спину, как кошка, а мои легкие с такой болью набирали воздух, что я задыхалась и всю эту жгучую соль ощущала теперь у себя в глазах и в горле.

Ничего подобного я никогда раньше не испытывала. Я еще не знала, что значит больно внутри, что значит задыхаться от чего-то мощного. Неуправляемого и страшного, сдавливающего клещами горло. Его голос не должен так звучать для этой драной белой кошки. Вот этими словами….

I'm giving up the ghost of love

And a shadow is cast on devotion

She is the one that I adore

Queen of my silent suffocation