О любви и других чудовищах

Понемногу я узнавал кое-что о прошлом Санкарана. Он был из семьи тамильских ученых. Он очень любил мать и старшего брата, оставшихся после смерти отца в их старинном доме в Ченнаи. 11 Я мысленно видел выцветшую побелку на стенах, банановые пальмы на заднем дворе. Заговаривая о семье, Санкаран как будто возвращался вдруг на землю.

«Моя мать готовит, как никто…» или «Унна научил меня дифференциальному исчислению еще в восьмом классе…»

— Они хотели меня женить, — однажды застенчиво признался он. И покачал головой. — У меня нет времени на жену. Но традиция требует продолжения рода. Жизнь не простая штука. — Он вздохнул. Если бы не случайность принадлежности к одному полу и не жестокие рамки условностей, я готов был в ту же минуту выйти за него.

11

Ченнаи (до 1996 г. Мадрас) — город на юге Индии.

Он принадлежал к поклоняющимся Господу Шиве. В своей комнате он держал маленький лингам 12 Шивы — святилище на книжной полке в окружении книг и статей по астрофизике. На стене висела всего одна картина — фотография красивой и грациозной тамильской актрисы Шобаны. Санкаран смущенно признался мне, что он ее поклонник.

Я притворился, что люблю готовить, чтобы больше времени проводить с ним наедине. Помешивая на плите баклажанное карри, я смотрел, как он лежит на кровати, мечтательно листая последний выпуск «Астрофизического журнала». Он бормотал непонятные мне фразы: «вириальная теорема» или «звезда вне главной последовательности». Иногда я просил его объяснить и, примостившись на кровати рядом, впитывал тепло его тела и страсть его разума. Я поглядывал на каменный фаллос Шивы и вспоминал, каково было притворяться женщиной для прежнего моего любовника, Манека. Воздух в тесной квартирке-студии наполнялся запахом горячих специй, тмина и кориандра и острым, соблазнительным ароматом имбиря. Я склонялся ближе к Санкарану, заглядывал вместе с ним на невразумительные страницы уравнений и звездных карт, сознавая лишь его близость, а черные волоски на его предплечьях шевелились в такт его дыханию. Я тянулся к его сознанию своим, прижимался к нему, затаивался в изгибах его прекрасного, сосредоточенного ума. Желание нагоняло сон, и мне вспоминалось одно из воплощений Шивы — Ардханаршивар: полумужчина, полуженщина. Танец Шивы приводит мир в бытие и выносит из него. Однажды я спросил:

12

Лингам — священный фаллический символ.

— Скажи мне, Санкаран: если бы ты мог задать Господу Шиве три вопроса, то какие?

Он немного помолчал. Потом ответил:

— Я спросил бы, действительно ли проблема темной материи решает вопрос о скрытой массе. Потом я спросил бы его о бозоне Хиггса и об ускорении расширения вселенной. И возможно, ответы разрушили бы ту стандартную модель, о которой я говорил на семинаре. Следует учитывать…

Я незаметно снова и снова возвращал его к тому же вопросу. И каждый раз он отвечал так, словно я задал его впервые. Однажды, в день, когда пришло письмо от его матери, он вздохнул:

— Я спросил бы Господа Шиву, как избежать женитьбы, не обидев родных.

А в другой раз:

— Я спросил бы Господа Шиву, есть ли жизнь на той блуждающей планете, которую мы обнаружили за пределами Солнечной системы. И вообще, есть ли жизнь в иных мирах?

Я чувствовал, что Санкаран притягивает меня так же верно, как черная дыра затягивает звезду.

Джанани предостерегала меня не увлекаться Санкараном в ущерб всему другому.

«Взращивай свой дар, — писала она. — Отправляйся в путешествие. Повидай мир. Погрузись в него. Нам кажется, что все, что у нас есть, — это наши мелкие пристрастия и люди, которые играют особую роль в нашей жизни. Но мир куда больше этого».

Ее совет опоздал. Помнится, меня удивил тон ее письма — Джанани, как правило, не углублялась в философию. Мне подумалось вдруг, что она никогда не писала мне о своей жизни в Ришикеше, о женщине, с которой работала, — и мне не приходило в голову расспрашивать ее о таких вещах. Но тут новое событие отвлекло меня. Санкарану из Индии позвонил старший брат. Семья нашла ему невесту. Через неделю он должен был вернуться домой, чтобы жениться.

Он рассеянно сообщил мне эту новость. Он явно считал женитьбу своим долгом и собирался добросовестно исполнить его. Мы посидели молча, у меня мысли путались от отчаяния и досады. Потом Санкаран вернулся к своим записям и накорябал пару уравнений. Он был вполне счастлив затеряться во вселенной звездных чудес, и я вздохнул с облегчением. Жена будет обузой, и мне придется искать способы проводить время с Санкараном без нее, но она никогда не затронет его по-настоящему, никогда не сумеет присвоить его. Разве может женщина сравниться с триллионами пылающих солнц?

Я проводил его в аэропорт. Почувствовав, как отдаляется покойная тишина его разума, я погрузился в тепло весеннего дня — в море бурлящих умов, где не видно было ни островка.

Я и теперь ясно помню дни его отсутствия: свою жаркую квартиру, монотонную ежедневную работу, отупляющую предсказуемость окружавших меня сознаний и ответную скуку собственной души.

Потом от Джанани пришло письмо, которое обеспокоило и озадачило меня.

«Я собираюсь уехать в Таиланд, — писала она. — Я, никогда не покидавшая Индии! Я в восторге от предстоящего перелета и возможности увидеть мир, как повидал его ты. И это в моем-то возрасте! Но эта поездка — не ради удовольствия. Меня ждет приключение, Арун, вершина моих трудов. Не знаю, уцелею ли я. Пока что посылаю тебе пакет с последними твоими вещами. Когда ты поймешь, кто ты, надеюсь, Арун, ты простишь меня…»

Я не мог поговорить с Джанани. В маленьком ателье, где она жила и работала швеей, не было телефона. Я подумывал отправиться в Индию и повидаться с ней. Это было искушением. Я три года не был дома. А потом я мог бы доехать до Ченнаи и повидать Санкарана. Я связался с бюро путешествий…

Но у Провидения были другие планы.

За несколько дней до того, как мне следовало оплатить билет, меня разбудил кошмар. Я сидел в постели в рассветном полумраке, озирался в привычном беспорядке своей спальни и вытирал потные ладони о простыню. Но чудовище, побывавшее в моем сновидении, не исчезло, я ощущал его присутствие — метасознание огромной мощи. Оно, казалось, находилось довольно далеко, что меня удивило. Даже самозарождающиеся метасознания, такие как на митинге в Дели, имели очень малый радиус действия. Я вспомнил, как гудело и жужжало в моих ушах то чудовище, затягивая меня в себя. Тут было нечто похожее, но тише. Оно было поглощено какой-то игрой, как ребенок игрушкой. Только в этой игре я ощущал угрозу.

Я мог бы уйти от этого, но меня удержало боязливое любопытство. Что это за метасознание? Что поглощает все его внимание? Как мог возникнуть столь мощный сверхразум?

Я поспешно оделся, бросился к машине и помчался ему навстречу.

На полпути к Бостону (проехав около десяти миль) я осознал, что оно гораздо дальше, чем я предполагал. Как я мог ощутить его присутствие на таком расстоянии?

Приближаясь, я все более настораживался. Проезжая между высотными зданиями, щурясь от отблесков солнца в окнах, я осознавал, что с подобными метасознаниями мне еще не доводилось встречаться. То, в Красном Форте, было мимолетным и неустойчивым, мощь ему придавало только количество — семнадцать тысяч умов. В этом компонентов оказалось меньше, зато они были сосредоточены, нацелены, как лазерный луч.

Я остановился перед старым кирпичным конторским зданием. Завывали сирены. Как раз когда я выскочил из машины, подкатили автомобили полиции и «скорой помощи», из них высыпали люди в форме. Толпа, собравшаяся перед фасадом здания, уставилась вверх со смесью ужаса и алчного предвкушения. Я прищурился против солнца и увидел в окне седьмого этажа стоящего на подоконнике человека. Он пошатнулся, глянул вниз и прыгнул.

Он падал, как при замедленной съемке, вскинув руки в жесте поражения. Примерно на полпути к земле его разум, пребывавший в трансе, очнулся воплем ужаса. И почти сразу на мостовой расцвел красный цветок, а в плечо одной из глазевших женщин вонзился осколок кости. Толпа завопила, раздвинулась, люди натыкались друг на друга. Кровь забрызгала их одежду. Зажужжала телекамера, полицейский выкрикнул какой-то приказ.

И тут упала следующая, женщина. Ее юбка взметнулась в воздухе, и она разбилась об асфальт, как яичная скорлупа.

Среди криков и смятения я бросился к входной двери, которую заметил чуть в стороне.

Я на лифте поднялся на седьмой этаж. Метасознание все еще удовлетворенно вибрировало. В нем было не более двадцати умов, перевитых и связанных узлами не беспорядочно, а в гармонии и безупречности плетения персидского ковра. Оно было прекрасно и ужасно, и я чувствовал, как жадно оно набросилось на следующую жертву.

Я вошел в коридор с роскошными синими коврами, декорированный стеклом и блестящим металлом. Здесь стоял холод и запах страха. Люди сбились тесной кучкой, испуганно округлив глаза. Несколько полицейских пытались взломать одну из двустворчатых дверей в коридоре. Крупная женщина в красном платье, всплеснув руками, истерически выкрикнула:

— Еще один! Наверняка еще один!

Я застыл, сосредоточившись, пытался успокоиться. Через мое сознание словно прокатилась колонна грузовиков. Я подумал о Санкаране, глубоко вздохнул и сосредоточился на роспуске метасознания. Я скользнул в него, как змея скользит в болоте, не задев ни травинки, и начал распускать его нить за нитью, разум за разумом. Изысканный симметричный узор был творением мастера. Мне было жаль уничтожать такую прекрасную работу.