О любви и не только… (сборник)

В торжественных случаях вызывали пиротехников, и они зажигали в небе диковинные букеты. А однажды написали на полнеба: НИКОЛАЙ. Это был его день рождения.

Ракетницы бабахали, в небе светилось его имя, а сам Николай уходил на заднее крыльцо и что-то писал в блокноте.

– А почему вы не с гостями? – спросила Анжела.

– А мне не интересно, – просто сказал Николай. Подумал и добавил: – Я на другое заточен.

Он был заточен на работу и получал ее в любых количествах.

Лена была заточена на любовь, но не получала желаемого. И этот душевный голод мучил ее, как голод физический.

А на что заточена Анжела? На счастье. И она шла к нему – не любым путем, а только прямым и праведным.

Николай сидел на крыльце, спина колесом. Что-то писал, глядел перед собой и снова писал.

Анжела думала, что жизнь богатых состоит из тусовок, развлечений и романов. А она состоит из труда, из труда и еще раз из труда. С утра до позднего вечера. Короткий перерыв на сон – и опять колесо закрутилось. Николай так жил, и ему это нравилось. Задумал – осуществил. Жизнь – спектакль, а он сам себе режиссер.

Стало смеркаться. Николай зажег фонарик. Светил на странички. Потом поднял голову и спросил:

– Ты чего стоишь?

– Отдыхаю, – сказала Анжела. – Дышу.

– Я тебе нравлюсь?

– В каком смысле? – не поняла Анжела.

– Как мужчина.

– Нет.

– Почему?

– Вы – чужой муж.

– И что?

– Я чужого не беру.

– Все берут, а ты не берешь?

– Не все берут, – возразила Анжела.

– Просто я старый для тебя.

– Я этого не говорила. Это вы сказали.

– А ты хитрая… – сказал Николай.

Последнюю фразу он проговорил, стоя вплотную к Анжеле.

– У тебя волосы дымом пахнут, – отметил Николай.

– Шашлыком, – уточнила Анжела.

Жасминовый куст низко свисал над головой. Николай поцеловал ее в губы. Губы оказались жесткие, как у Алешки Селиванова.

Анжела стояла и пережидала поцелуй. Нельзя сказать, чтобы она ничего не чувствовала. Еще как чувствовала.

Среди деревьев возникла Елена.

Увидела целующихся. Постояла. И ушла.

Было очень глупо себя обнаружить. Тогда пришлось бы устраивать скандал с битьем посуды. А так – можно продолжать праздник, пить и напиваться, наполнять себя алкоголем от пяток до бровей.

* * *

После перестройки стало модно обращаться к психоаналитикам. Как в Америке.

Николай стеснялся открыться незнакомому человеку. Это все равно, что стоять без штанов. Он исповедовался Раисе – жене своего лучшего друга Георгия. Раиса была старше мука на шесть лет. Сначала это было незаметно, но потом вылезло.

Раиса – мудрая, терпеливая, щедрая. Она готова была отдать людям все, что у нее было: время, опыт, душу, – буквально перетекала в собеседника. Николай догадывался: будь она молодой и прекрасной, ей не понадобились бы все эти крючки: мудрость, щедрость. Но поскольку не было основного – ТЕЛА, приходилось пускать в дело ДУШУ. Все очень просто.

Раиса разговаривала гундосым голосом, как будто зажала нос бельевой прищепкой.

– Это кризис, – гундосила Раиса. – Ты должен его переждать. Переболеть.

– А потом что? – спрашивал Николай.

– А потом все уляжется. Ты будешь рад, что сохранил семью. И будешь благодарен Лене за терпение, за то, что у нее хватило сил все это пережить. У вас откроется второе дыхание.

– Ты хочешь сказать, что я постарею? Постарею и смирюсь с неизбежностью. Так?

– Не совсем. Ваша ранняя любовь с Леной уйдет на глубину, опустится в культурный слой. На смену придет другая любовь. Любовь-дружба.

– Зачем мне дружба? Я с Георгием дружу. Мне нужна страсть.

– Страсть покупается, – заметила Раиса.

– Я не хочу продажной любви. Мне нужно обновление. Я хочу, как Иван-дурак, окунуться в трех котлах и выйти Иваном-царевичем.

– Твои котлы будут с дерьмом. Хочешь поплавать в дерьме – твое дело.

* * *

Рекомендации Раисы Николая не устраивали. Ему порекомендовали крутого психоаналитика. Это была женщина вне возраста, в очках и в шерстяном жилете. Тощая, жесткая, как эсерка Мария Спиридонова. Брала мало денег, и это наводило на мысль, что она хороший врач. Николай заметил, что современная медицина скурвилась. Врачи смотрят сначала в руки, а уж потом на больного.

Эсерка – другое дело. Деньги ее не интересовали. Главное – идея. Николай подозревал, что она сама с приветом и ей самой нужен врач.

– Сбросить все! – требовала эсерка. – Всю прошлую жизнь сбросить, как старую кожу.

– А как же жена, дети? – тихо пугался Николай.

– Ваша жена только выиграет. Зачем ей лететь на падающем самолете? Надо сбросить балласт. Надо катапультироваться, в конце концов. Пусть она получит определенность. Бросит пить. Причешется, в конце концов.

– А дети? Я люблю своих детей.

– Вы – эгоист. Для эгоиста дети – это часть его самого. Вы любите детей как часть себя. Это нормально.

Эсерка говорила то, что Николай хотел слышать. Он хотел какого-то выхода из своей глубинной тоски. Но ее слова пугали.

– Мне их жаль, – сознавался Николай.

– О жалости придется забыть. Или оплатить. Деньги – вот эквивалент.

– Очень цинично звучит.

– Правильно. Жизнь цинична. Иначе вы залипнете, как муха в варенье. Сколько вам лет?

– Пятьдесят два.

– Еще пять лет, и вы превратитесь в двух раздраженных стариков. Позади испорченная жизнь. Впереди – унылое доживание. И никакие деньги вас не спасут. Они вам просто не понадобятся.

– Это почему же?

– Деньги нужны, чтобы осуществлять желания. А у старости желаний нет. Кроме гастрономических.

– А вы откуда знаете?

– Все очень просто. Человек поставлен на программу: детство, юность, расцвет, увядание. А потом надо освобождать поляну.