О любви и прочих бесах

— Во всяком случае, — заметила она, — нельзя отрицать того, что у дьяволов есть некоторая возможность менять цвет крови.

— Своевременно выраженное сомнение украшает диспут, — сказал Делауро и взглянул на нее. — Тем не менее прочитайте писание святого Августина.

— Читала и не раз, — сказала настоятельница.

— А вы снова почитайте, — сказал Делауро.

До того как ближе познакомиться с девочкой, он очень вежливо попросил тюремщицу выйти из камеры. Потом, весьма сухо, обратился к настоятельнице:

— И вы тоже, будьте добры.

— Ответственность возлагается на вас, — сказала она.

— Епископ — наша высшая и ответственная власть, — сказал он.

— Можете не напоминать об этом, — сказала она не без сарказма. — И так известно, что тут вы — хозяева милостью Божьей.

Делауро доставил ей удовольствие, дав сказать последнее слово. Он сел на край твердого ложа и со вниманием медика оглядел девочку. С внутренней дрожью ему еще не удалось справиться, но ладони уже не потели.

При осмотре оказалось, что вся она — в синяках и царапинах, а ноги до крови растерты кожаными ремнями. Но самым страшным зрелищем оказалась рана на щиколотке, кровоточащая и гноящаяся — результат изощренных манипуляций шарлатанов-знахарей.

Во время осмотра Делауро объяснял ей, что ее привезли сюда не для того, чтобы мучить, а для того, чтобы изгнать из нее дьявола, который, возможно, поселился в ее теле и хочет украсть ее душу. Она должна помочь ему узнать, так ли это на самом деле. Но ничто не свидетельствовало о том, слышит ли она его и понимает ли, что он искренне хочет ей помочь.

По окончании осмотра Делауро велел принести шкатулку с лекарствами, но монахине-врачевательнице входить запретил. Сам смазал больные места всякими бальзамами, слегка подул на ранки, удивляясь, как стойко девочка переносит боль. Мария Анхела не ответила ни на один из его вопросов, не слушала его успокоительных речей, ни на что не жаловалась.

Начало обескураживало. В гнетущем состоянии духа вернулся Делауро в благодатную тишь своей библиотеки, которая занимала самое большое помещение в епископском Дворце, но была без единого окна. Вдоль стен громоздились застекленные шкафы из красного дерева с ровными рядами книг. В центре стоял огромный стол с географическими картами, астролябией и другими мореходными приборами и пособиями. Посредине возвышался глобус с добавлениями и исправлениями, которые время от времени чертили на нем картографы, по мере того как увеличивался шар земной. В глубине залы находился простой письменный стол с чернильницей, перочинными ножами, индюшачьими перьями для письма, промокательной пудрой и вазой с единственной давно увядшей гвоздикой. Здесь царили полумрак, запах старых бумаг, прохлада и умиротворяющий покой музея.

В углу за письменным столом прятался шкафчик с закрытыми деревянными створками. Это было хранилище книг, запрещенных Святой Инквизицией и содержащих, согласно ее очистительному досмотру, «материалы еретические и зловредные, а также заведомо лживые истории». Никто здесь не имел допуска к этим книгам, кроме Каэтано Делауро, имевшего особое папское разрешение для борьбы с дьявольскими соблазнами и наваждениями, которые описаны в этих фолиантах.

Библиотека, столько лет служившая ему прибежищем, превратилась для него в сущий ад после того, как он увидел Марию Анхелу. Он перестал общаться со своими светскими и церковными единомышленниками и отводить душу в обсуждении с ними праведных дел, больше не участвовал в теологических диспутах, литературных конкурсах и музыкальных вечерах. Все его устремления свелись к тому, чтобы распознать злокозненный умысел дьявола. Только об этом он читал и размышлял пять дней и ночей подряд, прежде чем снова посетить монастырь. В понедельник, когда епископ увидел твердую поступь своего ученика, шедшего исполнять святой долг, он спросил:

— Как ты настроен, сын мой?

— Святой Дух окрылил меня, — ответил Делауро.

Он надел свою груботканую сутану, которая вселяла в него безоглядное упорство дровосека, и настроил себя на самый решительный лад. Все это не облегчило ему жизни. Тюремщица ответила с ухмылкой на его приветствие, Мария Анхела встретила его насупившись, а камера была насыщена тяжелым запахом прокисшей еды и неубранных экскрементов. На алтаре рядом с лампадкой перед Всевышним стоял нетронутый обед. Делауро взял миску и, зачерпнув похлебку из черной фасоли с прогорклым маслом, поднес ложку ко рту девочки. Она отвернулась. Делауро повторил еще раз, но ничего не добился. Тогда он сам попробовал фасоль и с гримасой отвращения проглотил ее не разжевывая.

— Ты права, — сказал он. — Гадость.

Девочка не обращала на него никакого внимания. Когда он принялся лечить ее воспаленную щиколотку, она содрогнулась от боли и не смогла скрыть слез. Он подумал, что боль ее смягчила, стал нежно утешать ее, как заправский пастор, и в конце концов осмелился освободить ее от ремней и дать ей возможность размять тело. Она с облегчением пошевелила затекшими руками и вытянула одеревеневшие ноги. И впервые подняла глаза на Делауро, смерила его взглядом, прицелилась, рванулась и бросилась на него, как дикий зверек. Тюремщица помогла ее усмирить и связать. До того как уйти, Делауро вынул из кармана сандаловые четки и повесил их Марии Анхеле на шею поверх ее африканских ожерелий.

Епископ не на шутку встревожился, увидев его расцарапанное лицо и укушенную руку, явно внушающую опасение. Но еще большую тревогу у епископа вызвала реакция Делауро, который с удовольствием демонстрировал свои раны, словно военные трофеи, и не выражал ни малейшей боязни заразиться бешенством. Тем не менее епископский врач взялся за лечение с трепетом и ужасом, как те, кто считает затмение луны в понедельник предвестием страшных бед.

Напротив, бедная сиделица Мартина Лаборде не встретила никакой вражды со стороны Марии Анхелы. На цыпочках, со всей осторожностью она пробралась в камеру девочки, связанной на кровати по рукам и ногам. Мария Анхела насторожилась и глядела на Мартину с подозрением и опаской до тех пор, пока та не улыбнулась. Тогда она тоже улыбнулась и безоговорочно сдалась. Ей казалось, что в камеру проникла душа старой Доминги.

Мартина рассказала, кто она такая и почему должна быть в тюрьме до конца дней своих, хотя уже охрипла повторять по много раз на день о своей невиновности. Когда старуха спросила Марию Анхелу о причине ее заключения, девочка смогла ответить только то, что слышала от своего экзорциста:

— Во мне сидит бес.

Мартина к ней больше не приставала, подумав, что либо девочка врет, либо ей врут, и не подозревала, что она, Мартина, — одна из тех немногих белых, которым Мария Анхела открыла правду. Старуха показала ей свое вязанье, и девочка попросила освободить ее от пут, чтобы тоже научиться вязать. Мартина вынула из кармана своего балахона ножницы и сказала:

— Я тебя освобожу, но предупреждаю: если ты меня выдашь, мне придется тебя зарезать.

Мария Анхела поклялась, что не выдаст. Освободившись от ремней, она так же быстро и легко освоила искусство вязания, как когда-то игру на лютне. Перед уходом Мартина обещала добиться разрешения на их свидание в следующий понедельник, в день полного затмения солнца.

В пятницу на рассвете ласточки перед своим отлетом чертили в небе широкие круги и кропили улицы и крыши дождиком белого зловонного помета. Невозможно было ни есть, ни спать, пока полуденное солнце не высушило нечистоты, а утренний бриз не очистил воздух. Но ужас, овладевший всеми, не исчезал. Никогда не видели такого, чтобы ласточки гадили на лету, а вонь от испражнений удушала чуть ли не насмерть.

В монастыре никто не сомневался, что Мария Анхела вполне способна менять законы птичьей миграции. Тревожное напряжение витало в воздухе, и Делауро это почувствовал, когда шел через сад с корзиночкой уличных сластей. Мария Анхела, далекая от мирских волнений, тихо лежала на кровати. Четки она не сорвала с шеи, но не удостоила его ни ответом на приветствие, ни взглядом.

Он сел рядом, достал из корзиночки фруктовую пастилу и стал жевать с видимым удовольствием.

— Очень вкусно, — сказал он с полным ртом и поднес кусочек ко рту девочки. Она отвернулась, но к стене не отодвинулась, как ранее, а кивнула на дверь: мол, тюремщица подсматривает. Он раздраженно махнул рукой на дверь и приказал: — Уйдите отсюда!