О любви и смерти (сборник)

– Извини, – говорит Йонка.

Он стоит на пороге, эффектно закутанный в растерзанные останки моего мехового одеяла. К той части, которая, согласно замыслу великого модельера Томки, вероятно, считается головой чудовища и закрывает половину хитрющей Йонкиной рожи, пришиты три неизвестно откуда отрезанных помпона, большая деревянная пуговица, другая, поменьше, две половинки зверски разрезанной мочалки, комок золотой фольги, зеленый елочный шар. Наверное, все это и есть девять глаз, обетованные нам вчера. Несказанная красота.

Но откуда тут взялся Йонка? Они же в Берлине. Я сам только что звонил…

– Томка поехала спать домой, – говорит он. – А я пригрелся на кухне. Там у тебя отличный диван. Твердый, короткий, просто мечта аскета. И все кастрюли рядом, а их близость меня успокаивает, ты знаешь.

– Но…

– Извини, – повторяет Йонка. – Просто я хорошо знаю, какая тут звукоизоляция. Все, что делается в кухне, отлично слышно у твоей соседки, зато в комнате – ни черта. В старых домах вообще очень странная акустика. Невозможно было не воспользоваться. Непреодолимый соблазн.

– И ты?..

– Ну а как ты думаешь, зачем мы с Томкой замели следы? – ухмыляется этот самозванец. – Когда еще удастся прикинуться чьим-то чудесным сном?

– Таааак, – говорю я. – Море белого цвета. И шифер, летящий с крыш.

Йонка мотает дурацкой меховой башкой чудовища, под которой помещается его собственная, еще более дурацкая.

– Пыль и мелкие бумажки, дружище. Пыль и мелкие бумажки – максимум!