О любви (сборник)
Шрифт:
— Вы самые лучшие… кроме Саши.
— Молодец. Майечка, в чем проблема?
— Вы разводитесь, я подслушала.
— Нет, милая. Проблема в том, что мы с Лидой не успеем до Нового года помириться. Как сказал твой Саша, тащить в новый год старые проблемы не следует.
— Саша умный.
— Кто бы спорил, — кивнул Максим. — Утка горит, — потянул носом.
— Гусь, — поправила Майка.
— Хоть кабан! — сорвавшись, заорал Максим. — Выключай плиту и убирайся отсюда к чертовой матери!
Майя повернула вентиль и пробормотала:
— Кстати о матери. Твоя мама, Лида, сидит за столом,
— Что ж ты со своей мамы пример не берешь? — ехидно спросила я.
— Мамы у всех разные, — теряя терпение, сказал Максим, — каждому персональная, безгрешная, милее которой не существует. Девочки, не обсудить ли вам своих мам в другой раз?
В приоткрытую дверь показался Саша:
— Конечно, извиняюсь. Но до Нового года пятнадцать минут.
— Нам в этом доме дадут спокойно поговорить?! — рыкнул Макс.
Я была уверена, что семью мою опасность миновала, что Максим меня не бросил. Поэтому чувствовала себя хозяйкой положения. И предмет нашего разговора был настолько серьезен, что комкать его обсуждение было глупо. Но для всех нас бой новогодних курантов — сакральный момент, пропустить который недопустимо. Хотя однажды мы с Максом отравились, и встреча Нового года прошла в туалете на унитазе, на котором по очереди восседали.
Очевидно, муж тоже вспомнил тот случай, потому что сказал, когда мы остались одни:
— Теперь понос не в кишечнике, а в головах. Молчи! Смотри! Слушай.
Забрал у меня фото, стал по одному выкладывать на стол, называя женщин:
— Зам. префекта, глава департамента Минфина, коллега из консалтинговой фирмы, а этих трех ты прекрасно знаешь, видела на корпоративных вечеринках в моей фирме. Узнаешь? Марина, Ольга, Светлана.
— И со всеми ты целуешься.
— А к тебе мужики не прикладываются, здороваясь и прощаясь? Думаешь, мне приятно видеть, как они лезут к тебе? Но раз пошла такая мода, ничего не поделаешь.
— Таня Петрова!
— Что Таня Петрова? — удивился Максим.
— Твоя пылкая любовь. Когда она тебя бросила, ты надрался, валялся на улице, я тебя подобрала.
— Верно. Не понадобилось и десяти лет, чтобы ты задалась вопросом, что вынудило меня наклюкаться до бесчувствия. Хорошо, хоть на смертном одре не спросила.
— Типун тебе на язык! До сих пор ее любишь?
— И думать забыл.
— А я все ФСБ на ноги подняла, чтобы выяснить, что эта Таня живет в Дурсель… Друсель…
— Дюссельдорфе? Да-а-? — улыбался Максим.
— Нечего скалиться! Все равно твоя улыбка в подметки не годится улыбке Гаврилова.
— Кто такой Гаврилов? — мгновенно нахмурился Максим.
— Частный детектив, спивавшийся, но одумавшийся.
— Что тебя с ним связывает?
— Твои похождения. Ладно, не каменей. У Гаврилова, похоже, с соседкой закручивается. Тетя Даша выходит за Виктора Петровича, Майка — за Сашу. Все кругом женятся. Одна я — брошенка?
— Сильное преувеличение.
— Ты мне говорил, что уходишь к другой?
— Говорил.
— А сам не уходил?
— Нет.
— Тогда почему врал?
— Первый разумный вопрос. Тебя волновало, к кому я ушел, вместо того,
чтобы задуматься: почему ушел.— А почему?
— Потому что ты влюбилась! Ты! Ходила с блаженным лицом, юлила вокруг меня, ласковой-ласковой стала… тьфу! — передернулся Максим. — Гошку ни в какую не хотела отпускать в Испанию на два с лишним месяца. «Как я без своего мальчика!» — передразнил Максим. — Насмерть стояла. А потом — бац! С ночи на утро — пусть едет. Конечно, ребенок мешает шуры-муры крутить. А я? Перебьюсь? Мне рога к лицу? Спасибо, дорогая жена! Если я слово дал, то можно со мной как с тряпкой половой? Ноги вытерла и пошла дальше? Кукиш!
И он действительно показал мне кукиш. Ткнул в нос дулю, как называют на нашей с Майкой родине кукиш. В детстве мы спрашивали того, кто зарывался: «А дулю не хочешь?»
Я хотела Максима. Пусть каждый день в нос мне кукиш-дулю тычет, только не переживает так, как в данную минуту.
Желая выплеснуть свои чувства, я почему-то утратила способность артикулировать слова и только проблеяла:
— Э-э-э…
— Заткнись! — велел Максим. — Молчи, пока муж не договорил. Ведь я все перепробовал: от постельных доблестей до блеска остроумия, от попытки вернуть тебя с помощью тревоги о сыне до изображения холодного безразличия. Плевала ты на мою холодность! Ты на все плевала, кроме этого…
Максим не мог подобрать приличного слова. Но потом нашел такие выражения, что хуже матерных.
— Он юбочник! Венерический слизняк! Грудью дорогу себе проложил. Грудью баб, которых пользовал. Разве это мужик? Член ходячий, хрен собачий… У-у-у! — задохнулся от накопленной ненависти Максим.
Потряс кулаками в воздухе и продолжил, изо всех сил стараясь держать себя в руках:
— Проще простого было накостылять твоему воздыхателю. С удовольствием! С большой радостью! Сломать ему хребет, ноги-руки, оторвать член и отдать на съедение бродячим псам. Но! Нельзя. Во жизнь! Нельзя, потому что ты первая бросилась бы соболезновать покалеченному, травмированному бедняжке. Бульончики бы ему в больницу носила, да? Носила бы, я знаю. Что это за семья, в которой муж шпионит за женой, а она нанимает частных детективов? Отвечай, я тебя спрашиваю.
— Хо-о-орошая семья, — у меня, наконец, восстановилась способность соединять звуки в слова, — на-наша.
На кухню вошла мама:
— Сейчас Президент будет поздравлять.
Мы ее не услышали.
— Ты знал про Назара, — пробормотала я как ни странно — с облегчением.
Словно у меня какое-то время тому назад вырос хвост, я скрывала отвратительный изъян, а муж знал, но молчал, берег мою тайну.
— Естественно, знал Скажи спасибо, что у вас до койки не дошло.
— Не дошло, Максимчик!
— Ага, теперь ты лебезишь. — Муж мгновенно учуял перемены в моих интонациях.
Подтянулись Майка и Саша, который держал поднос с фужерами с шампанским.
Мне так хотелось подчеркнуть свою непорочность, что едва все не испортила.
— У нас ничего-ничего не было! — твердила я. — Клянусь! Ты мне веришь? И на Новый год я подарила ему триста штук презервативов…
Выпалила, испугалась.
Звук пропал — все застыли на секунду, которая показалась мне длиннее суток.
Саша закашлялся, фужеры стукались.