…о любви (сборник)

Теперь ты понимаешь, почему ты получишь это письмо в конверте с маркой и надписью «Заказное»? Это не простое любовное послание. Это документ. В нем я описала, как мы встретились, что нас сближает, что разделяет. Чем для меня является любовь и чем не является. Я писала, что мужчины влюбляются в мужеподобных женщин, а женщины ищут в своих мужчинах женственность. Эта ошибка природы носит название романтической любви. Так что ничего удивительного в том, что о ней снимают комедии, в основе сюжета которых – забавные коллизии, игра иллюзий, которую раскрывают герои и потом влюбляются друг в друга серьезно, без иллюзий. Мы уже тринадцать лет вместе, очередная годовщина без свадьбы. Я хотела составить брачный договор. Не для того, чтобы подстраховаться и в случае чего вырвать у тебя полсердца и полребенка. Нет, это был бы любовный договор, что-то вроде полувосхваления-полупоношения, как в нашей жизни. Душевные излияния и перепалки. И любовь, о которой кто-то не может говорить, а я не могу молчать. Брачный договор подписывают две стороны. Я отправила тебе свою часть. Разве того, что было между нами, недостаточно для того, чтобы нам оставаться вместе? Может, ты захочешь подписать и ответить?

Инга Ивасюв Зарубежные теории литературоведения

Инга Ивасюв – преподаватель Щецинского университета, литературовед, литературный критик, главный редактор щецинского журнала «Погранича». Ее перу принадлежат сборники рассказов «Город-я-город», «Вкусы и прикосновения», сборники стихов «Любовь»,

«39/41», исследования и эссе «Повесть и молчание. О прозе Леопольда Тырманда», «Возвращение собственности. Современная читательница», «Гендер для продолжающих. Щецинские лекции».

А…

Возможно, и даже наверняка, мое письмо станет для тебя сюрпризом. Я, конечно, колебалась, но все-таки решила, что цель (для нас, полагаю, наиболее приоритетная) выше личных разборок, выше возможной апатии, потому что мы прежде всего люди науки. Теперь я могу сказать это и о себе, потому что о тебе это было ясно с самого начала: сколько тебя помню, наука всегда была твоим несомненным приоритетом. Чтобы не растекаться мыслию (вот именно!) и не терять времени, перейду к сути дела, а если нам удастся установить контакт (то есть если мне удастся заинтересовать тебя), поделюсь парой подробностей, хотя, честно говоря, улов не слишком богат, потому что сейчас я в тупике. Короче: я решила вернуться к материалу, который бросила не без давления с твоей стороны, бросила ради более безопасной темы, каковой являются классики всех эпох, и особенно те, которые классиками становятся на наших глазах благодаря нашим же собственным усилиям, удовлетворяя потребность общества в героизме и справедливости. Решение правильное, благодаря ему я стала лауреатом конкурсов, получила ставку в университете, твердую почву под ногами, без особых трудностей дослужилась до практически личного кабинета с сейфом для аудиовизуального оборудования и с цветком в горшке. Ты наверняка помнишь мой интерес к женской поэзии, увлечение второстепенными, если судить по патриархальной системе ценностей, авторессами, которых мы ничтоже сумняшеся выбрасываем из канона. Так вот, именно сейчас мне захотелось заняться ими, а больше остальных меня привлекает А. З., кажущаяся при первом прочтении понятной и однозначной. Одно из ее стихотворений особенно заинтересовало меня, и я хочу попросить тебя помочь установить время и место его написания. Я абсолютно без понятия, где и когда оно могло быть написано, по какому поводу, кто является его адресатом и о каком городе идет речь. Возможно, ты знаешь это стихотворение. Его успели опубликовать в феминистском журнале «Бунт Выпуклых». (Журнальчик потом прикрыли по указанию президента, которым тогда, кстати, была женщина.) Первая публикация вводит в заблуждение, потому что А. З. переживала тогда несчастливый период отношений с мужчинами, это стало известно много лет спустя. Оригинал находится в семейном архиве: зеленоватый листок из почтового набора, от руки старательно, без исправлений, написанный текст. У меня есть основания утверждать, что это поэтическое послание, адресованное конкретному человеку. Мне показалось, что ты можешь что-то знать об этом, а мне нужно за что-нибудь зацепиться, чтобы включить это стихотворение в полное собрание сочинений А. З. На его основе я собираюсь написать монографию, в биографической же части (по которой, в соответствии с действующими вот уже год методологическими установками, можно пробежаться конспективно, что, собственно, я и сделаю, ибо никогда не была падкой на моду) у меня больше всего белых пятен. Плюсы: я знаю, чего она хотела, каковы были ее взгляды и каким влияниям она была подвержена. Минусы: я не знаю, кого она любила и кем была, что, впрочем, вполне соответствует тому программному «-изму», который она чтила. «Нет ничего, кроме текста», «транзитивная идентичность» и тому подобные глупости, между нами, научными работниками, говоря. Впрочем, благородные по сравнению с сегодняшними обычаями, с медийной агрессией со стороны рынка, с кокетничаньем личным пространством и его распродажей. Но, несмотря на уважение, каковое я питаю к нашей полной тайн Матери-Основательнице (естественно, я чувствую связь с ней), мне всё-таки хотелось бы знать, кому она адресует некоторые из своих стихотворений.

Рассчитывая на твою помощь во имя профессиональной солидарности, ниже помещаю текст, не без сентиментального взгляда в прошлое – если ты еще помнишь, что я имею в виду.

У меня новостьЗдесь чудесноНет тебя – нет смыслаЯ не могу без сексаВсе города похожиОни одинаковоКолышут верхушкамиДеревьев. СлабымВетром знойнымКаждый шаг приковывает Внимание пролетающих в машинахЛетом дни длинныеЛето у нас короткоеНе присылай фотографииМне не нужны города, в которыхНет меня нет меняКонденсат бытия –Покрытые пылью листьяИ нога рядом с ногойНа мягком асфальте

P. S. Надеюсь, ты простишь мне долгое молчание и загадочное начало письма. Я долго думала, как обратиться к тебе, и поняла, что я больше не способна на прежнее «дорогой» и что брезгую вошедшим в моду «превед». Имя в таком случае, кажется, самое то, что нужно, но в отношениях между нами достаточно инициалов, этих сигналов, распознаваемых даже в темноте. Остановимся же на инициалах.

Дорогая Б…

Вот именно – «дорогая». А может, даже «любимая»??? Что ж, не откажу тебе (да и себе тоже) в возвращении такого обращения, в повторении такого величания. В конце концов, оно вписывается в рамки этикета, не так ли? Ты ведь знаешь, что люди так обращаются друг к другу, так говорят, так пишут? Даже бывшие любовники. Скажем прямо: нас тоже, причем несомненно, можно назвать бывшими любовниками. От этого не убежишь в инициалы, в имена, в безличные обороты, в вопросы о плохих стихах. Всё, ты попалась и теперь не убежишь.

Для вступления, пожалуй, хватит. Теперь конкретно о Поэтессе (кстати, я не считаю, что она недостаточно представлена; выдающейся ее не назовешь, а рассмотрена она в соответствии со спросом на нее): ты правильно делаешь, что обращаешься к ее биографии, к самому большому достижению в ее наследии. Прости мое маленькое злопыхательство. И именно на ней, на биографии, я остановлюсь, потому что, должен признаться, как раз в этом отношении А. З. мне импонирует. Она жила в такие времена, когда трудно было сохранить приватность, личное пространство. Возможно, тогда еще не во весь рост встало то, что ты называешь «медийной агрессией», но уже тогда день без фотосессии мог показаться серым, упущенной возможностью. Ее сопротивление опередило время, хоть и оказалось героически тщетным. Это только теперь мы точно знаем, что писательство – это писательство, а банки с вареньем – это банки с вареньем, и путать их не надо. Почему же ей нужно было отгораживаться от мира? Это, собственно, я и хочу до тебя донести: А. З. заслуживает уважения за сознательное исключение быта из своего творчества. Попытаемся сделать из этого интерпретационную фигуру. Место, персона, время – не важны. Главное – абстрагироваться от этого. Понятно? Итак, теория загадки как противоядие от теорий автобиографии, идентичности и рынка. Сечешь? Разумеется, сечешь. Ведь нас с самого начала согревали эти идеи, этот поиск теорий, которые были бы лучше целой груды монографий по зарубежным теориям литературоведения. Пребывание в мягкой полутени как ответ на нахальное присутствие галогенов. Проблески ума вместо блеска мишуры мира сего. А помнишь, девочка, нашу первую конференцию? Вспоминаешь? Или от своего профессорства (думаю, что уже в скором времени, дело практически решенное – как видишь, поступают ко мне сведения по этому поводу от приближенных к царской особе) ты впала в амнезию?

Если так, то я тебе с удовольствием напомню, как всё это было и что ты мне потом написала, потому что есть что вспомнить, черт побери! Хочется клясть всё подряд: и расстояние, и время, и случайности, и решения, и тебя, противный пёсик, тоже. Когда читаешь спрятанные среди бумаг в ящике стола письма, самые обычные, которые приносит почтальон. Когда находишь на жестком диске старые, припорошенные спамом мейлы.

Теперь к делу. Может, А. З. писала письмо из Венеции? Известен факт ее пребывания там, но до сих пор никто не анализировал деталей. Я понимаю, что представленный в стихотворении пейзаж не напоминает Венецию (действительно, где там увидишь верхушки деревьев или автомобили?), но всё зависит от того, как на это посмотреть, какой мы найдем ключ к интерпретации. Если вспомнить о ее просто-таки монашеском отношении к сохранению тайны, то такая шифровка места найдет оправдание. Кто-то видит каналы, она видит верхушки деревьев, когда поднимает голову в малопосещаемом районе гетто, что мы можем расценить как свидетельство исключительной впечатлительности и намек на (да, да, очень даже возможно!) еврейское происхождение адресата. А еще мне приходит в голову, что еврейство может оказаться очередным звеном шифра, потому что, по сути дела, речь идет об инаковости, исключительности, невыразимости объекта. Автомобили могут быть намеком на перемещение в пространстве, а в строке «нет тебя – нет смысла» ты наверняка отметила тот факт, что объект рядом с ней отсутствует, в противном случае зачем писать письма? А автомобили, гонка, взгляды, «не могу без секса» – здесь даже Фрейд не нужен, чтобы удостовериться в этом. Речь явно идет о неудовлетворенных влечениях. Как и кое у кого из известных мне особ, которые боятся разбудить сонного пса.

В том отеле в Венеции вечер опустился как-то неожиданно, помнишь? Ты подошла к двери, комнату освещала только неоновая лампочка из ванной, ставни были закрыты, за окнами догорал остаток дня. Ты тогда сказала: «Что-то я не пойму, о чем они написали? Можешь прочитать? Мне кажется, что здесь не всё в порядке». А что не в порядке? Номер хороший, постель удобная, в ванной комнате итальянский мрамор, к тому же приятно-исправный wc – water closet, можно было сразу убедиться, что эта аббревиатура означает, над головой – хрустальная (хотя кто ее знает, может, имитация?) люстра. И сразу, признаюсь, у меня проскользнула мысль: «У этой женщины всегда сомнения. И проблемы с иностранными языками. Ну написали там что-то, и что? Надо радоваться вечеру, венецианскому воздуху, в котором попахивает гнильцой и традициями, в котором слышны крики с балконов из соседней Вероны. Здесь надо наслаждаться вкусом губ, устриц, вина». Моими мыслями управляло пока еще вожделение, не любовь, любовь стерегла за углом обветшалого дома. Ты стояла на своём: «Если я не ошибаюсь, здесь что-то должно быть, кроме завтрака и постели». Потом ты успокоилась. Никудышная спутница во время экскурсий, ты всегда засыпала как ребенок, на своей половине кровати, обложенная мягкой баррикадой подушек. Во всяком случае, ты была рядом, никуда не уходила, и тебе можно было простить всё, даже детскую наивность. Даже страх, который на тебя нагоняли надписи на стене, персонал паркинга, официант. Было от чего тебя защищать. Вести за ручку, укрывать шалью плечи, покупать бижутерию, тащить чемоданы, ориентироваться по карте. И всё – за одну лишь возможность смотреть на твой сон, птичка, на линии твоего тела под простыней. Помню, как сейчас помню, никогда не забуду. Ни Венецию, ни Борное Сулиново. Интересно, а у А. З. был такой же багаж?

Не знаю, я подумаю об этом стихотворении, покопаюсь в здешних архивах. Давай продолжим переписку, разница во времени затрудняет телефонные звонки. Твой голос всё так же сладок? Стоит проверить, может, я и позвоню. Нет, не сегодня. Разница во времени всё-таки сдерживает меня. Да и разница времен – тех, что были, и нынешних.

P. S. Рад, что твой интерес ко мне еще не угас, дорогая.

А…

Я вовсе не собиралась вспоминать наши поездки. А тут вдруг образ Венеции. Понятное дело, записанный в твоей памяти в какой-то извращенной, гротескной форме. Да, соглашусь, были у меня страхи, связанные с путешествием. Признаюсь, в тот самый памятный вечер я была уставшей. И что же оказалось утром? Разве предчувствие подвело меня? Утром оказалось, что, в сущности, завтрак там едят в пижаме и практически «в постели»: ты еще спишь в своей кровати, а на нее чуть ли не садится кто-то другой со своими колбасками и яичницей. За нашей дверью находился обеденный зал, и с самого раннего утра слышался стук приборов, и всё это несмотря на попытки официанток бесшумно обслужить гостей. Я слышала, как разливают кофе по чашкам, как расстилают скатерти, не говоря уже о каскаде звуков, который вызывало складывание на тарелках вилок и ножей. Помнишь? О сексе в таких условиях не могло быть и речи. «Не могу без секса» – без секса такие поездки теряют смысл, можно, наверное, и так понять нашу (потому что я вижу, что ты принял вызов) Поэтессу. Мне это пришло в голову, когда я читала твое письмо. Возможно, ее письмо-стихотворение – это такая условность, игра с кем-то, кто засыпает на своей половине постели? Может, предположение об отсутствии рядом с ней адресата ее послания ложно? Люди так часто чувствуют себя чужими друг другу, что достаточно выйти в ванную, отвернуться, остановить взгляд на человеке, проходящем рядом с твоим столиком в кафе… Каждая секунда таит измену. Приходя, мы удаляемся со скоростью 60 секунд в минуту, а в каждой минуте – смерть и уничтожение. Любовь и смерть в Венеции.

Да, дорогой, так было с нами, добавлю строчку из А. З.: «Ты всё еще почти здесь», а вместе с тем тебя тут больше нет, имена и прозвища, «пёсик» не сдержат отчуждения, чудес не бывает. Сняться на всех знаменитых мостах мира, бросить монеты во все фонтаны, а потом – отъезд, ждет работа. А в отеле я почувствовала, что мерзну из-за отсутствия у тебя интереса ко мне. Можно было потребовать сменить номер, надо было только внимательно прочитать текст на двери. Не пренебрегать моими страхами. Можно было развалить баррикаду из подушек, выбросить в окно секундомеры, спрятать в чемодан повязку для сна, откупорить бутылку вина, прочесть вместе со мной каждую надпись и все рекламные проспекты гостиницы, меню и ценник мини-бара. Надо было проникнуть в меня со взломом. Интерес к человеку – вот лучший афродизиак. Теперь я могу признаться в этом. Когда мы далеко друг от друга, в географическом смысле. В разных местах биографии. Плывущие по течению карьеры.

Давай не будем больше об этом. Напиши честно, ты подбросил Венецию в виде приманки или считаешь ее вполне продуктивным вариантом? А то я в последнее время что-то всё больше о Стамбуле думаю.

Любимая Б,

а может, я всё-таки заслужу обращение «пёсик»? Как в прежние годы, снова вернусь к поездкам на конференции. Присвоение мне звания «пёсика» было для меня тогда важнее защиты диссертации. Помнишь породу? Ту, что ты придумала для меня? А какую придумала себе, помнишь? Мы должны встретиться, выпить. Посмеяться? А почему бы и нет? Тряхнуть стариной, вспомнить, как мы были спаниельчиком и пудельком; это ничего, что попахивает мезальянсом пород. Дух'aми и макаронным соусом. Мне этого очень не хватает. Обычно каждый день приходится надевать на себя маску научного работника, сохранять лицо, разыгрывать из себя важную птицу. А с другими женщинами у меня никогда не было до такой степени всё хорошо, чтобы стать спаниелем. В устах других женщин это звучало бы тривиально, глупо, банально. И если есть что вспомнить, так это только перепалки с тобой. Это у меня вошло под кожу, осталось внутри. И этому я радуюсь, почесывая выгоревшие волосы.