О любви

Когда вследствие его неосторожности и его веры в хорошее о нем мнение [74] любимая женщина осудила его на встречи с ней не чаще двух раз в месяц, мы узнали, что, опьяненный радостью, он разговаривал с ней ночи напролет, ибо она принимала его с той благородной простотой, которую он обожал в ней. Он считал, что у него и у госпожи… исключительные души и что им следовало бы объясняться взглядами. Он не мог допустить, чтобы она придавала хоть малейшее значение тем мелким, мещанским толкам, которые могли выставить его в преступном свете. Следствием этого прекрасного доверия к женщине, окруженной его врагами, было то, что его прогнали.

74

Sotto l'osbergo del sentirsi pura (Dante)*.

* В кольчугу правды облекаться смело. Данте, "Ад". ПесньXXVIII.

"С госпожой…, — говорил я ему, — вы забываете свои правила, забываете, что величию души нужно доверять только в крайнем случае". "Неужели вы думаете, — отвечал он, — что в мире есть сердце, более родственное ей? Правда, за страстность, благодаря которой линия скал на горизонте в Полиньи напоминала мне разгневанную Леонору, я расплачиваюсь неудачей всех моих предприятий в жизни, неудачей, происходящей от недостатка терпеливой расчетливости и от безрассудств, совершенных под влиянием непосредственного впечатления". Мы видим тут что-то близкое к безумию.

Жизнь разделилась для Сальвиати на двухнедельные периоды, принимавшие окраску последней встречи, которой его удостаивали. Но я неоднократно замечал, что счастье, которым он бывал обязан приему, казавшемуся ему сравнительно менее холодным, ощущалось им гораздо менее остро, чем несчастье, причиненное суровым приемом [75] . Госпожа… бывала иногда неискренна с ним: вот два соображения, которые я никогда не решался ему высказать. За вычетом того, что в его горестях было наиболее интимного и о чем он имел деликатность не говорить самым дорогим и вполне чуждым зависти друзьям, в каждом суровом приеме Леоноры он видел торжество прозаических и интригующих душ над душами прямыми и великодушными. Тогда он отчаивался в добродетели и особенно в славе. Он позволял себе высказывать своим друзьям только мысли, навеянные ему страстью, — правда, мысли эти были печальные, но они могли представить кое-какой интерес с философской точки зрения. Мне было любопытно наблюдать эту странную душу; обычно любовь-страсть встречается у людей, отличающихся наивностью в немецком стиле [76] . Сальвиати же принадлежал к числу самых твердых и самых умных людей, каких я когда-либо знал.

75

Я часто замечал в любви эту склонность извлекать больше горя из горестных событий, чем счастья из счастливых.

76

Дон Карлос, Сен-Пре, Ипполит, Баязет у Расина.

Мне кажется, что после этих суровых приемов он успокаивался только тогда, когда ему удавалось оправдать жестокость Леоноры. Пока он считал, что она, быть может, неправа, мучая его, он чувствовал себя несчастным. Я никогда не поверил бы, что любовь настолько лишена тщеславия.

Он постоянно восхвалял нам любовь: "Если бы какая-нибудь сверхъестественная сила сказала мне: "Разбейте стекло у этих часов, и Леонора станет для вас тем, чем она была три года назад, равнодушной приятельницей", — по правде говоря, я думаю, что не было такого момента в моей жизни, когда у меня хватило бы мужества разбить его". Я видел, что он сходит с ума, рассуждая так, и ни разу не решился высказать ему вышеупомянутые соображения.

Он прибавил: "Как реформация Лютера в конце средних веков, потрясшая общество до самого основания, обновила мир и перестроила его на разумных началах, так любовь обновляет и укрепляет благородную натуру.

Только тогда человек освобождается от всякого ребячества в жизни; без этого переворота в нем навсегда осталось бы что-то натянутое и театральное. Только полюбив, научился я проявлять известное величие души, — до такой степени нелепо воспитание, получаемое нами в военных школах.

Хотя я и вел себя хорошо, я был всего лишь ребенком при дворе Наполеона и в Москве. Я исполнял свой долг, но мне была неведома героическая простота, которая является плодом полной и чистосердечной жертвы. Только за последний год, например, сердце мое постигло простоту римлян Тита Ливия. Прежде они казались мне холодными по сравнению с нашими блестящими полковниками. То, на что они были способны для своего Рима, я нахожу в моем сердце для Леоноры. Если бы, на мое счастье, я мог сделать что-нибудь для нее, моим первым желанием было бы скрыть это. Поведение Регулов и Дециев было чем-то заранее предначертанным, а потому не могло притязать на изумление. Прежде чем я полюбил, я был ничтожен именно потому, что испытывал иногда соблазн показаться самому себе великим; в этом было какое-то усилие, которое я ощущал и за которое хвалил себя.

А чем только не обязаны мы любви в области чувства! После случайностей первой юности сердце замыкается для симпатии. Смерть или разлука отнимают у нас товарищей детства, и мы вынуждены жить в обществе равнодушных спутников, не выпускающих аршина из рук, вечно занятых соображениями выгоды или тщеславия. Постепенно, за отсутствием их применения, все нежные и великодушные стороны души становятся бесплодными, и меньше чем в тридцать лет человек чувствует, что он окаменел для всех сладостных и нежных ощущений. Под влиянием любви в этой бесплодной пустыне пробивается источник чувств, более обильный и более свежий даже, чем в первой молодости. Тогда была смутная, безумная и все время рассеянная надежда [77] ; никогда ни к чему не было преданности, никогда не было постоянных и глубоких желаний; неизменно беспечная душа жаждала нового и пренебрегала сегодня тем, что она боготворила вчера. И нет ничего более сосредоточенного, более таинственного, более вечно единого по своей сущности, чем кристаллизация любви. Раньше могло нравиться только приятное, да и то лишь на минуту; теперь глубоко трогает все относящееся к любимому существу, даже самые безразличные предметы. Приехав в большой город, за сто миль от того места, где жила Леонора, я чувствовал робость и начинал дрожать: на каждом повороте улицы я боялся встретить Альвизу, близкую подругу г-жи…, подругу, с которой я даже незнаком. Все окуталось для меня налетом чего-то таинственного и священного, сердце мое трепетало во время разговора со старым ученым. Я не мог слышать, не краснея, упоминания о заставе, около которой жила подруга Леоноры.

77

Мордаунт Мертон, "Пират", т. I.

Даже суровость любимой женщины полна бесконечного очарования, которого мы не находим в самые счастливые для нас минуты в других женщинах. Так глубокие тени на картинах Корреджо вовсе не представляют собою, как у других художников, что-то малоприятное, хотя и необходимое для усиления световых эффектов и большей рельефности фигур, но сами по себе обладают чарующей прелестью и погружают нас в сладостную задумчивость [78] .

Да, половина, и притом прекраснейшая половина, жизни остается скрытой для человека, не любившего со страстью".

78

Раз уж я упомянул о Корреджо, скажу, что в наброске головы ангела, в Трибуне Флорентийской галереи, мы находим взгляд, выражающий счастливую любовь, а в Парме в "Мадонне, венчаемой Иисусом", — потупленные глаза любви.

Сальвиати должен был призвать на помощь всю силу своей диалектики, чтобы не уступить благоразумному Скьяссетти, который постоянно говорил ему: "Если вы хотите быть счастливым, довольствуйтесь жизнью без огорчений и небольшой ежедневной порцией счастья. Остерегайтесь лотереи больших страстей". "Дайте мне в таком случае ваше любопытство", — отвечал Сальвиати.

Мне кажется, часто бывали дни, когда он рад был бы возможности последовать советам нашего благоразумного полковника; он пробовал бороться, и ему казалось, что он борется успешно, но эта борьба была ему совершенно не по силам, а между тем какой запас сил таился в его душе!

Когда он издали видел на улице белую шелковую шляпу, слегка напоминающую шляпу г-жи…, сердце его переставало биться, и он вынужден бывал прислониться к стене. Даже в самые грустные минуты счастье встречи с нею доставляло ему несколько часов опьянения, которое брало верх над гнетом несчастья и над всякого рода рассуждениями [79] . Несомненно, впрочем, что незадолго до своей смерти [80] , после двух лет этой высокой и безграничной страсти, в его характере появились некоторые новые, благородные черты и что по крайней мере в этом отношении он правильно судил о себе: если бы он был жив и обстоятельства хотя бы немного благоприятствовали ему, он заставил бы говорить о себе. Возможно, однако, что благодаря его простоте достоинства его прошли бы незамеченными в этом мире.

79

Come what sorrow can, It cannot countervail the exchange of joy That one short moment gives me in her sight.

Romeo and Juliet.

Но пусть приходит горе: Оно не сможет радости превысить. Что мне дает одно мгновенье с ней.

"Ромео и Джульетта".

80

За несколько дней до своей смерти он сочинил маленькую оду, имеющую то достоинство, что в ней точно выражены чувства, о которых он говорил нам:

L'ultimo di

Anacreontica.

A Finira

Vedi tu dove il rio Lambendo un mirto va. L`a del riposo mio La pietra surger`a. Il passero amoroso E il nobile usignuol Entro quel mirto ombroso Raccoglieranno il vol. Vieni, diletta Elvira, A quella tomba vien, E sulla muta lira Appoggia il bianco sen. Su quella bruna pietra, Le tortore verran, E intorno alla mia cetra, Il nido intrecieran. E ogni anno, il di che offendere M'osasti tu infedel, Far`o la su discendere La folgore del ciel, Odi d'un uom che muore, Odi l'estremo suon, Questo appassito fiore Ti lascio, Elvira, in don. Quanto prezioso ei sia Saper tu il devi appien; Il di che fosti mia, Te l'involai dal sen. Simbolo allor d'affetto. Or pegno di dolor. Torno e posarti in petto, Quest' appassito fior. E avrai nel cuor scolpito. Se crudo il cor non и. Come ti fu rapito, Come fu reso a te.

S. Radael *

* Последний день

В духе Анакреона

Эльвире

Где клонится мирт над рекою, С веселой играя волной. Я там под плитой гробовою Вкушать буду вечный покой Воробышек, в лето влюбленный, И славный певец соловей. Пленившись листвою зеленой, Немножко понежатся в ней. Приди, дорогая Эльвира, На эту могилу приди; Навеки замолкшая лира Пусть белой коснется груди. Быть может, на камень унылый Весной голубки прилетят. Чтоб свить над моею могилой Гнездо для своих голубят. В день тот, когда ты посмела Изменой меня оскорбить, В год каждый я молнией белой С небес к тебе буду сходить. Того, кто уходит из мира. Последний ты слышишь ли вздох? Тебе оставляю, Эльвира, Я этот засохший цветок. Насколько его я лелею. Едва ли ты можешь понять; Я в день, как ты стала моею. Дерзнул у тебя его взять. Как символ чувства святого Иль тяжких мучений залог. Пусть ляжет на грудь твою снова Этот засохший цветок. Чтоб сердце твое вспоминало, — Жестокой ты стать не могла, — Как свой ты цветок потеряла, Как вновь ты его обрела.

Дж. Радаэлли

О, lasso!

Quanti dolci pensier, quanto desio,

Men'o costui al doloroso passo!

Biondo era, e bello, e di gentile aspetto;

Ma l'un de'cigli un colpo avea diviso.

Dante [81] .

ГЛАВА XXXII О БЛИЗОСТИ

Величайшее счастье, какое только может дать любовь, — это первое рукопожатие любимой женщины.

Счастье волокитства, напротив, гораздо реальнее и гораздо более склонно к шуткам.

81

Бедный страдалец! Какие сладостные мысли и сколь сильное желание привели его к кончине. У него было красивое и нежное лицо, и волосы его были светлы, но благородный шрам пересекал одну из его бровей. Данте.