О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум

Когда кончились экзамены и мы все трое стали свободными, уже наступило настоящее лето. Мы попытались было приступить к осуществлению нашего проекта и даже сумели кое-что сделать. Тот самый человек с висячими усами, который так энергично управлял хором (его звали Илья Васильевич, и мы уже хорошо познакомились с ним), предоставил нам в полное распоряжение свою лодку. Домашними средствами из половиков и холстины мы соорудили палатку и парус. И, наконец, достали подробную карту реки Сны.

Но дальше этого дело не пошло. Оказалось, что при обсуждении проекта на достопамятном нашем собрании мы совсем упустили из виду, что путешествие вниз по реке на двести верст и обратно вверх займет не менее двадцати дней. В течение этих двадцати дней нам надо что-то пить и есть, а на это понадобится, по крайней мере, по пятьдесят копеек на человека в день, то есть десять рублей на человека. А такой суммы наши домашние дать нам при всем желании не могли.

Как-то, еще во время занятий, я рассказал о нашем проекте Шурке Бутузову, одному из своих товарищей по школе.

Шурка был сыном капитана речного парохода и летом жил дома в селе Людцы, на реке Сне. Мы с Федей нередко бывали у него, рыбу ловили, купались, на лодке ездили и вообще славно проводили время.

Шурка неодобрительно отнесся к проекту.

— Была нужда мучиться, — сказал он сурово, презрительно поджимая губы, — двести верст на себе лодку тащить и под дождем мокнуть. К чему это? Приезжайте лучше ко мне, в Людец, на пароходе или уж на лодке, что ли, коли вам так хочется. Всего тридцать верст. И хватит с вас. На Садки вот еще съездим.

— Что за Садки?

— Вот видишь! Ты и не знаешь. А там, брат, рыба берет во как!

Так наш план дальнего плавания на этот раз и провалился. Когда это выяснилось, я рассказал Феде и Мише о предложении Шурки, и мы решили, не откладывая, ехать на лодке в Людец, пожить дня три на Садках, а затем вернуться в город.

IV

Для поездки все было готово. Еще накануне с вечера теплые вещи были уложены в аккуратные тючки, посуда и съестное — в корзины, удочки и сачки связаны веревочкой в одну связку, и все это, да котелок и чайник, вынесено в сени. Федя переночевал у нас, и еще не было шести часов утра, как уже мы с ним сидели на крылечке и ждали Мишу. Мы условились, что Миша зайдет за нами в половине седьмого, и мы отправимся на реку.

Щурясь от яркого утреннего солнца, которое лучами било нам прямо в лицо, мы с Федей сидели и болтали разные веселые глупости, смеялись и даже затеяли легкую возню, стараясь столкнуть друг друга с крыльца. Словом, мы чувствовали себя великолепно, и первые полчаса ожидания прошли незаметно.

Но вот я приоткрыл со двора окно и заглянул в дом. Стенные часы показывали уже тридцать минут седьмого. «Что же это такое? — подумал я. — Почему до сих пор нет Миши?»

Прошло еще минут пять... десять... Миша не появлялся. Меня стало это беспокоить и сердить.

— Что с Мишкой случилось, проспал, что ли? Ведь так, пожалуй, нам до Людца засветло не успеть доехать!

Более спокойный Федя терпеливо ждал — полузакрыл глаза своими длинными ресницами и сидит себе, как будто ему все равно. А меня нетерпение загрызло, и я поминутно выбегал за ворота посмотреть, не идет ли Миша.

Разочарованный, я возвращался обратно, снова усаживался рядом с Федей и снова вскакивал.

В открытое окно мы услыхали, как часы пробили семь. Я не мог больше ждать.

— Давай, — говорю, — Федя, сходим к нему. Узнаем, почему он не идет.

Мы вышли за ворота и чуть не бегом пустились вдоль улицы.

Как только мы взошли на крыльцо дома, где жили Закатаевы, мы сразу почувствовали, что случилось что-то необычное. Входная дверь была широко раскрыта, в сенях на полу в беспорядке разбросан разный домашний хлам — какие-то горшки, банки, сковородки, кадочки, корзинки, а между ними — старые потрепанные учебники, ученические тетрадки и просто листочки исписанной и печатной бумаги. Очевидно, все это добро хранилось в какой-нибудь кладовке, а теперь было почему-то выброшено в сени.

Мы осторожно пробрались среди всех этих разнообразных вещей, отворили дверь в дом и вошли в хорошо знакомый коридорчик. И здесь бросился нам в глаза беспорядок. Несколько стульев и столиков, как попало поставленных, да еще какие-то чемоданы и ящики загромождали его.

В открытую дверь одной из комнат я заметил отставленную от стены, ничем не покрытую кровать с полосатым матрацем, комод с выдвинутыми пустыми ящиками, а на столе — набросанное как попало белье.

В недоумении мы с Федей остановились. В дверях разоренной комнаты показалась сестренка Миши, беленькая гимназистка Оленька. Лицо у нее было печальное, а глаза заплаканы.

— Где Миша? — спросил я.

Оленька, обычно болтушка и хохотушка и очень ласковая и приветливая девочка, на этот раз не сказала ни слова, а только махнула рукой по направлению к большой комнате, а сама снова скрылась за дверью.

Все больше и больше недоумевая, мы с Федей направились туда, куда она нам показала. В большой комнате мы застали в сборе всю многочисленную семью Закатаевых... Нет, не всю — не хватало самого видного и заметного члена ее — старшей сестры Паши, но остальные все были здесь. Елизавета Михайловна с убитым лицом и растрепавшимися седыми волосами снимала с обеденного стола и ставила в шкаф зачем-то вынутую оттуда посуду. Миша сидел на подоконнике, сердито нахмурившись, скрестив на груди руки и оттопырив толстые губы.

Остальные собрались в кружок около дивана и о чем-то взволнованно вполголоса говорили. По всему было видно, что произошло что-то необыкновенное.

Мы с Федей остановились в дверях. Заметив нас, Миша вскочил с подоконника, подошел и сказал:

— Сегодня я не могу ехать с вами. У нас всю ночь был обыск и... увезли Пашу, — толстые губы Миши задрожали, но он сдержался и добавил: — Паша в руках у проклятых слуг царизма.

То, что сказал Миша, ошеломило меня. Я был готов услыхать от него что угодно, только не это. И я мог только пробормотать невнятно:

— Да что ты говоришь! Какой обыск? Кто увез Пашу?

— Ну да! Обыск! Был и исправник, полиция... Произвели у нас обыск, арестовали и увезли Пашу.

— Куда?

— В тюрьму, конечно! — и губы у Миши снова задрожали.

Я понял, наконец, что случилось, но понял лишь самый факт. Пашу арестовали и увезли в тюрьму. Но это-то и показалось мне сперва необъяснимым. За что ее арестовали? Что могла сделать худого она, такая умная, серьезная и строгая, которую в доме Закатаевых слушались все: и свои домашние, и гости — члены таинственного «кружка для самообразования»?

Подавленное настроение Миши передалось и нам. Мне уже теперь совсем не хотелось ехать, и я сказал:

— Ну, мы тоже не поедем сегодня. Правда, Федя?

— Нет, погоди, — сказал Миша и позвал: — Николай, иди сюда!

Старший брат Миши, Коля, румяный юноша со светлым пушком на щеках, подошел к нам.

— Они сейчас собираются ехать на лодке в Людец и поедут мимо Лукинского. Пусть они и предупредят Петруся, — сказал Миша.

— Это очень кстати! Мы только что об этом говорили. Петруся надо предупредить непременно! — решительно сказал Коля. Подумав, он добавил с сомнением: — Если только уже не поздно! Нет, все-таки надо попытаться. Сейчас же! Сколько времени вы проедете до Лукинского?