О мифологии и философии Библии

«Невинен я! — восклицает Иов, — а страдаю». Страдает Иов не только физически, но главным образом духовно, ибо распадается старая, укоренившаяся картина и концепция жизни. Религиозная доктрина о боге как вседержителе вселенной и нравственной ее основы рушится. Бог по наущению сатаны хотел проверить человека, а вышло, что человек в силу превратности своей судьбы проверил бога и ступил на извилистый и трудный путь обретения новой философии жизни.

Глубокие размышления Иова о жизни и страданиях, об ответственности и невиновности человека направлены против религиозного догмата об абсолютной доброте бога. Иов приходит к противоположному выводу: бог — воплощение зла. «Земля отдана в руки нечестивых, лица судей ее бог закрывает» (IX, 24). Бог, стало быть, защищает социальное зло, превращает суд в произвол. Довод о неправом божестве, прикрывающем беззаконие, — яркое свидетельство скептического отношения поэта к духовным ценностям современного ему общества.

Один из друзей, Софар Наамитянин, вопрошает Иова: неужели можно отыскать сущность божества, неужели можно постичь совершенство всемогущего? Совершенство? В чем оно находит свое выражение? В том, иронизирует Иов, что «покойны шатры у грабителей», у тех, кто «носят бога в руках своих» (XII, 6).

Социальная неустроенность мира причиняет величайшие муки и страдания. Иов готов вступить в спор с самим богом и от него потребовать ответ на вопрос, почему нечестивцам хорошо, а праведникам худо. «Но я к вседержителю хотел бы говорить и желал бы состязаться с богом» (XIII, 3).

Однако человек из земли Уд понял, что нельзя состязаться с божеством. Почему? «Еще и ныне горька речь моя… О, если я бы знал, где найти его… Я изложил бы пред ним дело мое… Неужели он в полном могуществе стал бы состязаться со мной?» (XXIII, 2–6). Но куда ни пойдешь, бога нигде не сыщешь. «Вот, я иду вперед — и нет его, назад — и не нахожу его; делает ли он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю» (XXIII, 8, 9).

Автор поэмы недвусмысленно заявляет: уста Иова — «бурный ветер», они обращены «против бога».

У любого человека, знакомого с Библией, возникает законный вопрос: почему при чтении канонического текста кн. Иова ее богоборческий характер не бросается в глаза и, более того, складывается впечатление, что это — всего лишь богобоязненная притча, каких много в священном писании?

Все дело в том, что разные тексты кн. Иова, как и большинство библейских книг, создавались в разное время; при окончательной редакции священнослужители произвольно компилировали различные варианты легенды, придавая ей нужный им религиозно-поучительный характер.

Такая компилятивная многослойность Библии, в особенности Ветхого завета, была неопровержимо доказана в прошлом столетии библейской критикой на основании анализа первоначального древнееврейского текста. Тем самым был опрокинут религиозный догмат о боговдохновенности священного писания, созданного не Моисеем или пророками, не Христом или его апостолами, а десятками и сотнями безвестных сказителей, жрецов, богословов и переписчиков в разные исторические эпохи.

Не избежала этой судьбы и кн. Иова. Для спасения иллюзорной картины мира и устаревшей теории морали после диалогов Иова с его друзьями в ней помещены тривиальные проповеди Елиуя — персонажа, видимо, отсутствовавшего в первоначальном сюжете поэмы. Очевидно, в более позднее время, когда книга была уже завершена и оказывала влияние на умы людей, их вписала рука благочестивого редактора. Елиуй — типичный представитель ветхозаветной идеологии, противостоящий каждой новой мысли, служившей увеличению знания и счастья на Земле. На протяжении шести глав (XXXII–XXXVII) Елиуй — этот посланник из прошлого, занимается пустым славословием в адрес бога, запрещая человеку разбираться в его бытии или, вернее, в его небытии: «Вседержитель! мы не постигаем его… Посему да благоговеют пред ним люди, и да трепещут пред ним все мудрые сердцем» (XXXVII, 23–24). Выходит, что единственной мерой обуздания дерзновенной и высокой мысли служит страх, плотно закрывающий уста ищущего ответа на кардинальные вопросы жизни и наполняющий сердце покорностью и смирением. Как уже говорилось, речь Елиуя — явно позднейшая вставка тенденциозного редактора. Ее язык противоречит архаичному словарю произведения. Она чужда идейному и образному строю поэмы.

Отметим, что не только речи Елиуя являются более поздним литературным напластованием. Исследователи библейских текстов пришли к выводу, что и глава XXVIII вызывает подозрение в интерполяции. В самом деле, мог ли Иов, восставший против божественного промысла и правосудия, сказать: «Вот, страх господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум» (XVIII, 28). Призывая помнить о страхе господнем, автор оказался бы в безысходном противоречии с самим собой, опроверг бы свою глубокую веру в силу человеческой мысли, способной разбить пределы, установленные традицией и догматами. Автор кн. Иова создал произведение, в котором стремился разрушить иудейский миф о божественной справедливости и воздаянии. Вольнодумный поэт наметил пути зарождения новой концепции жизни.

В заключении поэмы выведен «из бури» господь. Но и он не в силах ответить на тревожные раздумья человека из земли Уц: почему бог творит неправый суд, зачем он поощряет социальное зло и заставляет страдать безвинных? По воле автора, небо забрасывает Иова множеством вопросов. Все они сводятся к проблеме потаенной сущности неотвратимых явлений природы. Ни разу голос «из бури» не говорит о том, что же следует понимать под справедливостью и несправедливостью, что такое совесть мира, где найти верные основы морали. Заставив бога высказать свои соображения о «таинствах» вселенной и неизбежности круговорота явлений природы, поэт вынуждает Иова признать: «Вот я ничтожен; что буду отвечать тебе? Руку мою полагаю на уста мои». Можно думать, что за наивным благочестивым исходом спора человека с богом скрывается саркастическая улыбка стихотворца о бессмысленности разговора с всевышним. Ведь в вечном и незыблемом потоке вещей естественного мира нельзя найти меру нравственности и социальной справедливости. Раз бог уходит от существа спора, то зачем разговаривать с ним? И все же господь «из бури» произносит такие слова, которые выявляют убежденность автора поэмы во всесилии и могуществе разумной личности: «Препояшь, как муж, чресла твои: я буду спрашивать тебя, а ты объясняй мне. Ты хочешь ниспровергнуть суд мой, обвинить меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у бога?.. Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие. Излей ярость гнева твоего… тогда и я признаю, что десница твоя может спасать тебя» (XL, 2–9).

Обобщающая сила приведенных заключительных стихов еще более раскрывает смысл поэмы, воспевающей богоборчество и вольнодумство. Не случайно библейская притча о человеке из земли Уц послужила вольнодумцам XVIII и XIX столетий важнейшей основой для прославления не божественного могущества, а трагедии и величия человека. Гете сказал: «Пролог моего Фауста имеет сходство с экспозицией Иова». Тем самым поэт подчеркнул привлекательность этого образа для художника, защищавшего право разума искать ответ на коренные вопросы бытия. И Байрон в прологе к «Манфреду», напоминающем пролог кн. Иова, выразил глубокую убежденность в безграничной силе человеческого разума.

Апология иудаизма

Вольнодумству книг Иова и Екклесиаста идеологи иудейской религии дали превратное толкование и тем самым сохранили их в каноне. Книгу же, откровенно защищавшую иудейство, они отвергли. Мы имеем в виду Премудрости Иисуса, сына Сирахова (по-еврейски, эта книга называется «Сефер Бен-сиры»). Объясняется это тем, что ее автор не стал проповедником мифа о единстве бога Яхве с иудеями. Он был сторонником иудаизма, но исправленного, пользуясь словами Энгельса, «греческой вульгарной философией».

Как отмечалось, оригинал Бон-Сиры целиком не сохранился. 13 мае 1896 г. ориенталист С. Шехтер среди рукописей Каирской генизы [37] нашел всего один лист еврейского текста этого произведения. В 1896 г. две англичанки владели пергаментом, в котором Шехтер признал еврейский текст Бен-Сиры (X, IX, 15 — L, 7). Почти в то же время семитолог Адольф Нейбауэр опознал в Бодлеянской библиотеке Оксфорда девять листов той же книги. Затем Шехтер в генизе нашел еще много стихов Бен-Сиры. Фрагменты этой книги были также обнаружены во второй Кумранской пещере. В настоящее время в общей сложности из 1523 стихов греческого перевода найдены 1064 еврейских, что составляет две трети текста оригинала.

37

Гениза — хранилище древних, вышедших из употребления книг и рукописей.

Что касается датировки Премудростей Иисуса, сына Сирахова, то все библеисты единодушно утверждают, что они были написаны между 190 и 170 г. до н. э. Внук Иисуса, сына Сирахова, прибыл в Александрию в 132 г. до н. э. Здесь он взялся за перевод книги своего деда с еврейского на греческий язык, желая доказать неиудейскому миру, что и еврейская мудрость не менее высока и ценна, чем философия греков.

Анализ содержания кн. Премудрости Иисуса, сына Сирахова показывает, что ее автор, подражая стилю Притчей, находился под сильным влиянием греческой философии III в. до н. э. Как и Притчи Соломоновы, Премудрости Иисуса, сына Сирахова не имеют сюжета. Эта книга как бы сплетена из отдельных изречений. Не всегда одно вытекает из другого. Автор стремится поучать. В книге нет образов, сам автор выступает то как мистический проповедник, то как сторонник здравого смысла, иногда он является в виде набожного аскета, в другой раз — в роли рапсода на пиршествах, в одних изречениях он воспевает плоть, в других смотрит на тело, как на бремя, хулит его, называя увлеченность явлениями реальной жизни грехом.