О пережитом. 1862-1917 гг. Воспоминания

Было решено, что «Св<ятая> Русь» будет приобретена не в Музей Александра III, а в Музей Академии художеств, и за очень низкую цену — за восемь тысяч рублей. Запросили меня, согласен ли я отдать картину за такую низкую цену. Куинджи настоял, чтобы я, не нуждаясь тогда в деньгах, согласился, полагая, что Академический музей будет переходным в Русский, что и случилось впоследствии ^[367] .

Здесь, у моей «Св<ятой> Руси», впервые пожали друг другу руки лютые враги — Передвижники (Маковский) и Мирискусники (Бенуа), а самый спор был не о достоинствах или недостатках моей картины, что ни для тех, ни для других не было тогда важно — важны были «тактические соображения» и «родственные» на этот раз и у тех, и у других.

367

Картина «Святая Русь» (1901–1906) была передана в Государственный Русский музей из Музея Академии художеств в 1923 г.

Комиссия музея Александра III (Русского музея) в лице товарища-директора графа Д. И. Толстого тоже по таким соображениям примкнула к мирискусникам. Граф Толстой высказался против приобретения в Русский музей «Святой > Руси».

Когда же стал особенно ясен исключительный успех выставки, когда на ней перебывали «Высочайшие», тогда и Толстой заговорил иначе. Бывая последние дни на выставке почти ежедневно, он как-то сказал мне: «Вероятно, „Св<ятая> Русь“ попадет в Русский музей гораздо раньше, чем я думал, так как успех вашей выставки „стихийный“, и с этим необходимо считаться».

Считаясь с ним, Толстой поспешил пока что приобрести один из моих портретов — портрет дочери в амазонке, за две тысячи рублей.

С. П. Дягилев только что вернулся из Парижа, где устраивал так назыв<аемую> Русскую выставку, в состав которой вошли Бакст, Бенуа, Лансере и другие мирискусники и не попали Суриков, Виктор Васнецов, Айвазовский и я. Мне говорили, что Дягилев приехал ко мне на выставку тотчас по приезде своем в Петербург, так о ней много говорили в те дни. Сергей Павлович хотел лично убедиться, стоит ли она того и не сделал ли он «тактической» ошибки, не позвав меня на свою Русскую выставку в Париже. И, кажется, убедился, что ошибка сделана была и ее следовало исправить, за что он и взялся со свойственной ему решимостью, пуская в ход все свои «чары». Но об этом позднее.

Приглашения участвовать на разного рода выставках тогда сыпались на меня обильно: княг<иня> Тенишева приглашала участвовать с Рерихом и Щусевым на устраиваемой ею в Париже выставке, Сергей Маковский звал в Лондон… Не было ни гроша, да вдруг алтын…

В те дни меня приглашали как петербургская знать — Имеретинские, Извольские, Уваровы, барон<есса> Икскуль, так и интеллигенция — Вячеслав Иванов, наговоривший мне на выставке любезностей, проф<ессор> Феноменов. Мих<аил> Ив<анович> Ростовцев, у которого собиралось тогда немало всякого народа — от либеральничавших сенаторов до старых и молодых поэтов, ученых, артистов.

Как-то зашел на выставку ненадолго утром. Уходя, одеваясь, увидел идущего по двору Вел<икого> Кн<язя> Владимира Александровича со своим адъютантом. После революции высочайшие редко показывались на улицах. Государь вовсе не появлялся в Петербурге. И вот я вижу — Президент Академии художеств идет пеший на мою частную выставку. Я поспешил встретить Великого Князя. Он радушно приветствовал меня.

Поднялись по красивой лестнице, вошли в зал. Вышивки были мне даны для декорирования выставки и чтобы познакомить публику с новинкой, сделанной по старым украинским и русским образцам киевскими крестьянками села Сунки у княгини Яшвиль, в Вербовках у Давыдовой и в Зозове у Гудим-Левкович.

Великий Князь обходил выставку. Я давал объяснения, выслушивал его замечания, похвалы. Час был ранний, часов одиннадцать, народу было еще немного. В<еликого> Кн<язя> посетители узнали, почтительно давали ему дорогу. Он любезно отвечал на приветствия.

Выставка была осмотрена. Я поднес В<еликому> Князю фотографию «Св<ятой> Руси». Он пожелал, чтобы я доставил ее лично во дворец.

После Великого Князя Владимира Александровича Высочайшие стали чаще посещать мою выставку. Был президент Академии наук — Великий Князь Константин Константинович (поэт К. Р.) ^[368] . Он подробно расспрашивал о «Святой Руси» и, прощаясь, выразил удовольствие, что познакомился со мной и т. д.

368

Великий князь Константин Константинович (1858–1915) возглавлял Петербургскую Академию наук с 1889 г. Это был человек разносторонних интересов, одаренный поэт, драматург, переводчик, музыкант. Стихи подписывал инициалами К. Р. Романсы Чайковского и Глазунова «Растворил я окно», «Сирень», «Повеяло черемухой», «О дитя, под окошком твоим» написаны на стихи К. Р. На праздновании 100-летия А. С. Пушкина хор исполнял величественную кантату, сочиненную великим князем (см. кн.: Калинин Н., Земляниченко М.Романовы и Крым. Симферополь: Бизнес-Информ, 2002).

Я продолжал получать приветственные письма. Одно очень большое, в стиле М<аксима> Горького, написано было рабочим, долго хранилось мною ^[369] . Одновременно получил благодарность от воспитанниц выпускного класса Смольного института, бывших на выставке. Я имел основание быть довольным.

Даже газета «Товарищ» поместила у себя статью под заглавием «Христос и революция» и мой портрет. «Товарищ» пытался связать минувшие события с моей картиной: попытка была тщетная.

369

Письмо рабочего одной из подмосковных фабрик Назарова не сохранилось.

Императрица Александра Федоровна заочно пожелала приобрести эскиз «Симеона Верхотурского» ^[370] , выразив желание, чтобы по окончании выставки я доставил его в Царское Село лично.

В конце января скончался Д. И. Менделеев. Похороны были торжественные. Я был на них. На панихидах впервые видел Витте. Он огромный, усталый, поникший. Лицо его мне не понравилось.

Приближался день закрытия выставки. Мои друзья советовали продолжить ее на неделю — на две, так как количество посещающих все росло, но сделать это было невозможно, так как Лидваль зал отдал раньше под концерты, лекции и т. д.

370

Эскиз «Святой Симеон Верхотурский» после 1917 г. находился в частном собрании. В настоящее время его местонахождение точно не установлено.

Приглашения на обеды, завтраки, вечера получал от старых и новых моих знакомых. Завтракал у принца Ольденбургского. Один особенно памятен мне. Приглашенных было немного. Кто-то из профессоров, две-три дамы.

За столом справа от меня сидел принц Александр Петрович, напротив полная, величественная, с царственным профилем дама. Темно-синий костюм хорошо облегал ее массивную фигуру, гладкая прическа, никаких украшений. Я не знал, кто она. За столом ухо уловило, что с принцессой полная дама была «на ты».

Обращение со всеми и со мной было просто, вопросы не безразличны. Завтраки у принца Ольденбургского были оживленные. Новости научные чередовались с новостями об искусстве. Моя визави часто обращалась ко мне. Отвечая на вопросы, я спрашивал себя — кто она, такая величественная, породистая, напоминавшая профилем Императора Николая Павловича, и это «на ты» с принцессой? Принадлежит ли она к Высочайшей семье?

Завтрак кончился. Откланявшись хозяевам, я подошел проститься к своей визави. Она просила меня, если я не спешу, остаться.

Все разошлись. Она пригласила меня следовать за собой. Небольшая комната, нечто вроде дамского кабинета, обитая кретоном. Дама в синем попросила садиться. Начался разговор о выставке, на которой она была, похвалы, расспросы, незаметно разговор принимает иной характер, перешел к Думе, к Витте и проч<ему> Отвечая на вопросы, я все же не знал, с кем я говорю, кто передо мной столь свободно, «как дома» чувствует себя во дворце Ольденбургских…

Позднее я узнал, что моя собеседница была О. С. Милашевич — сводная сестра принцессы Е. М. Ольденбургской. Обе они дочери Вел<икой> Кн<ягини> Марии Николаевны, первая — от брака с герцогом Лейхтенбергским, вторая — от морганатического брака В<еликой> К<нягини> Марии Николаевны с графом Строгановым. Та и другая были внучки Императора Николая I. Вот почему у м<ада>м Милашевич эта царственная осанка и профиль Николая Павловича.