О, счастливица!

– Конечно, Кэти.

– Когда будешь в Грейндже, я имею в виду.

– А… конечно.

– Ты решил, я хотела спросить, позвонишь ли ты, когда вернешься. Так?

Кроум диву давался, как, и пальцем не шевельнув, дал втянуть себя в нисходящий по спирали разговор еще до полудня воскресным утром. Он просто пытался собрать вещи, ради всего святого, но при этом, очевидно, умудрился задеть чувства Кэти.

Его теория: ее привела в смятение пауза между «а…» и «конечно».

Единственный вариант – уступить: да, да, милая Кэтрин, прости меня. Ты права, я полное дерьмо, бесчувственное и эгоцентричное. О чем я думал! Разумеется, я позвоню, как только доберусь до Грейнджа.

– Кэти, – сказал он, – я позвоню, как только доберусь до Грейнджа.

– Все в порядке. Я знаю, ты будешь занят.

Кроум закрыл чемодан, щелкнул застежками.

– Я правда хочу позвонить, ага?

– Хорошо, только не слишком поздно.

– Да, я помню.

– Арт приходит домой…

– В шесть тридцать. Я помню.

Арт был мужем Кэти. Окружной судья Артур Баттенкилл-младший.

Кроуму было неловко обманывать Арта, даже несмотря на то, что Кроум вовсе не знал этого человека, и несмотря на то, что Арт сам изменял Кэти с обеими своими секретаршами. Это общеизвестно, заверила Кэти, расстегивая брюки Кроума на их втором «свидании». Око за око, сказала она, – прямо как в Библии.

И все же Том Кроум чувствовал себя виноватым. В этом не было ничего нового; возможно, это было даже необходимо. С юных лет чувство вины играло определяющую роль во всех романах Кроума. Теперь же вина была неизменным, хоть и подавляющим спутником развода.

Кэти Баттенкилл срубила его осмысленностью тонких черт и похотью, пышущей здоровьем. В один прекрасный день, когда он совершал пробежку в центре города, она буквально за ним погналась. Он замешкался посреди благотворительного уличного марша – сейчас не вспомнить, против болезней или против беспорядков, – и неловко сунул Кэти в руку немного денег. Вдруг она – и его догоняют шаги. И она его нагнала. Они позавтракали в пиццерии, где первыми словами Кэти оказались: «Я замужем и никогда раньше такого не делала. Господи, как я проголодалась». Она ужасно понравилась Тому Кроуму, но он понимал, что весьма значительную часть уравнения составляет Арт. Кэти решала дела по-своему, и Кроум понял свою роль. Сейчас это вполне ему подходило.

Босиком, в нейлоновых колготках, Кэти проследовала за ним до машины. Он сел и – пожалуй, слишком поспешно – сунул ключ в зажигание. Она наклонилась и поцеловала его на прощание – довольно долгим поцелуем. Помедлила возле дверцы. Он заметил у нее в руках одноразовый фотоаппарат.

– Тебе в поездку, – сказала она, передавая камеру. – Там осталось пять кадров. Или шесть.

Кроум поблагодарил ее, но объяснил, что это не нужно. Синклер пришлет штатного фотографа, если история с лотереей выгорит.

– То для газеты, – сказала Кэти. – А это для меня. Можешь снять плачущую Богоматерь?

На мгновение Кроум подумал, что она шутит. Она не шутила.

– Пожалуйста, Том!

Он положил картонную камеру в карман куртки.

– А что, если она не будет плакать, эта Дева Мария? Все равно хочешь снимок?

Кэти не уловила сарказма, который просочился в его голос.

– О да, – пылко ответила она. – Даже без слез.

Три

Мэр Грейнджа Джерри Уикс выразил Джолейн восхищение ее водяными черепахами.

– Мои малютки, – нежно сказала Джолейн. Она крошила кочан салата в аквариум, ее синие ногти сверкали. Черепахи начали безмолвную борьбу за ужин.

– Сколько их там у вас? – спросил Джерри Уикс.

– Сорок шесть, если не ошибаюсь.

– Ну надо же.

– Тут краснобрюхие, суонийские и две молодые полуостровные – мне сказали, они вырастут в нечто особенное. И смотрите, как они все друг с другом ладят!

– Да, мэм.

Джерри не мог отличить одну от другой. Однако его поразило, как ужасно шумят питающиеся рептилии. Он почти не сомневался, что этот хруст сведет его с ума, если он слишком задержится.

– Джолейн, я заглянул вот почему – поговаривают, вам повезло в «Лотто»!

Джолейн Фортунс вытерла руки полотенцем. Она предложила мэру стакан лаймада, от которого тот отказался.

– Это ваше личное дело, – продолжил он. – И не нужно отвечать мне да или нет. Но если все правда, то никто не заслужил этого больше, чем вы…

– И почему же?

Джерри Уикс замешкался с ответом. Обычно он не нервничал в обществе хорошеньких женщин, но сегодня у Джолейн Фортунс была необычайно мощная аура – благоухающее великолепие, озорной огонек, от которого мэр чувствовал себя одновременно глупо и легкомысленно. Ему хотелось сбежать, пока она не завалила его на пол, завывая, как енотовая гончая.

– Я здесь потому, Джолейн, что я думаю о городе. Для Грейнджа было бы счастье, если это правда. Насчет вашего выигрыша.

– В плане известности, – сказала она.

– Именно! – воскликнул он с облегчением. – Такая долгожданная перемена после обычного…

– Дерьма для фанатиков?

Мэр вздрогнул.

– Ну, я не стал бы…

– Вроде пятна на дороге, или плачущей Девы, – продолжала Джолейн, – или фальшивых стигматов мистера Амадора.

Доминик Амадор был местным строителем, расставшимся со своей лицензией подрядчика после того, как стены церковно-приходской школы Святого Артура беспричинно обрушились во время летнего шквала. Приятели Амадора советовали ему переехать в округ Дейд, где бестолковым подрядчикам жилось безопаснее, но Доминик хотел остаться в Грейндже с женой и подружками. Поэтому однажды ночью он накачался «Блэк Джеком» и ксанаксом и (сверлом по дереву на три восьмых дюйма) просверлил идеальные дырки в обеих ладонях. Теперь Амадор был одной из звезд христианских паломнических туров в Грейндж, рекламируя себя как плотника («совсем как Иисус!») и усердно расковыривая раны на руках, дабы сохранить их подлинно свежими и кровоточащими. Ходили слухи, что скоро он просверлит себе и ноги.

– Знаете, я не берусь судить других, – сказал мэр.

– Но вы же религиозный человек, – ответила она. – Вы-то сами верите?

Джерри Уикс недоумевал, как беседа отклонилась так далеко от темы. Он произнес:

– Не важно, во что верю лично я. Но другие верят – я видел это в их глазах.

Джолейн бросила в рот конфетку «Сертс». Ей было жаль смущать мэра. Джерри неплохой парень, просто слабак. Тонкие светлые волосы уже седеют на висках. Дряблые розовые щеки, кордон прекрасных мелких зубов и бесхитростные редкие брови. Джерри вел страховой бизнес, унаследованный от матери, – по большей части домовладельцы и автомашины. Он был круглолицый и безобидный. С ним Джолейн старалась держать себя в рамках – как почти все в городе.

Джерри сказал:

– Полагаю, стоит отметить, что для Грейнджа было бы неплохо получить известность под новым углом.

– Пусть мир узнает, – согласилась Джолейн, – что здесь живут и нормальные ребята.

– Точно, – ответил мэр.

– А не только сдвинутые на Иисусе и мошенники.

Резкость причиняла Джерри Уиксу боль, схожую с желудочными спазмами.

– Джолейн, прошу вас!

– О, простите, что я такая циничная молодая леди. Не спрашивайте, как я стала такой.

Мэр уже сообразил, что Джолейн не собирается рассказывать, вправду ли выиграла в «Лотто». Ритмичное чавканье голодных водяных черепах стало почти невыносимым.

– Хотите черепашку? – спросила она. – Для Джерри-младшего?

Джерри Уикс вежливо отказался. Он пристально смотрел на переполненный аквариум и думал: кто бы тут говорил о сдвинутых.

Джолейн потянулась через кухонный стол и ткнула его под ребра:

– Эй, выше нос.

От ее прикосновения мэр покрылся гусиной кожей; он застенчиво улыбнулся и отвел взгляд. Перед ним предстала мимолетная непристойная фантазия: синие ногти Джолейн медленно царапают его бледные, покрытые шрамами от прыщей лопатки.