О смелых и умелых (Избранное)
Шрифт:
После такой похвалы генерал, громко посмеявшись, дополнял со значительным видом:
– Вся его полурота - земляки Ивана Сусанина. У них верность царю-отечеству в крови. Много маршевых рот я в окопы отправил, а эту при себе держу.
Да, молодцеват и ловок был прапорщик Ушаков. Как повернется, так все зеркала и засверкают его улыбками. Он все и всех знал, даже придворные тайны не были для него секретом. Про убийство царского любимца Распутина раньше всех генераловым племянницам шепнул. И про теперешние события в Петрограде прежде самого генерала Мрозовского на телеграфной ленте прочел. Он солдат-связистов всегда папиросами
– Что генерал?
– спросил как-то Лукашу поздно вечером Ушаков.
– Морщатся... Ногой недовольны.
– Ногой? Петроградом! Разве ты не знаешь, что в Петрограде революция? Что будем делать, братец?
– Мое дело ждать приказаний. Как изволят - либо левый одевать, либо правый снимать.
– Что там сапоги! Революция головы снимает!
– Как это головы? С кого?
– А вот так, чик-чик. Ты не слыхивал про гильотину? Революция - это, братец, такое время, когда цари теряют головы, а нерастерявшиеся прапорщики могут и в Наполеоны попасть!
Смутя Лукашу такими непонятными словами, прапорщик Ушаков нырнул в аппаратную и вскоре вернулся в некоторой растерянности.
– Однако еще не все ясно... Возможно, этот бунт солдат, не желающих идти из столицы в окопы, будет подавлен фронтовиками. В Питер направляются полевые войска. Генералу Иванову приказано расправиться с бунтовщиками беспощадно. Все еще кви про кво!
– Как-с это?
– Ну, словом, ты прислушивайся, что генерал по этому поводу скажет, и сообщай мне.
– Слушаюсь!
ЗАГОВОР ЦАРСКИХ ГЕНЕРАЛОВ
Прапорщик Ушаков удалился проверять караул, а Лукаша навострил уши, держа наготове генеральский сапог.
Генерал долго расхаживал по кабинету - звяк шпорой, шарк туфлей. И вдруг шагнул в аппаратную. Лукаша с сапогом за ним. Но хозяину было не до сапога, так в ночной туфле на ноге он и принялся разговаривать по аппарату Морзе с начальником штаба царской ставки генералом Алексеевым.
– Запроси, - приказал генерал связисту, - как здоровье государя императора?
Дежурный связист отстукал его вопрос по "морзянке", получил на ленте ответ Алексеева и сказал генералу.
– Государь здоров, государство нездорово.
– Точнее. Плохие новости?
– запросил Мрозовский.
– Эшелон георгиевских кавалеров задержан мятежниками. Поезд государя, не пропущенный в Царское Село, возвращается в ставку. Петроград во власти анархии, - ложились на белую ленту черные знаки-слова, которые торопливо переводил связист.
– Что же полиция? Что императорская гвардия?
– запросил Мрозовский.
– Полиция разбежалась, гвардейские полки изменили...
Генерал перекрестился.
– Ваше превосходительство, - продиктовал он связисту глухим голосом, - умоляю вас, спасите царя и отечество, двиньте на мятежников действующую армию, которая у вас в руках.
Алексеев ничего не ответил. Аппарат постукивал вхолостую. Лента бежала долго пустая.
– Бог вам судья... История не простит нам, если не убережем головы венценосца... В сей грозный час беру ответственность на себя. Умолите государя немедля прибыть в Москву.
– Капли пота проступали на лбу Мрозовского, когда диктовал эти слова.
– От стен священного
Так запомнил весь этот "разговор" Лукаша.
Взяв на себя роль спасителя царя и отечества, Мрозовский приступил к делу: вызвал всех, кто ответствен за обережение Москвы от революции: московского полицмейстера, генерал-губернатора, начальника корпуса жандармов.
Все они явились со своими адъютантами и вошли, торжественно звякая шпорами, сверкая золотыми эполетами.
Генерал без обиняков заявил:
– Господа, волею его императорского величества я беру на себя власть в Москве. Государь, оставив намерение быть в Петрограде, возвращается к войскам. Нам необходимо подготовить Москву для его резиденции. Возможно, наша матушка первопрестольная станет столицей, если проявит верноподданнические чувства. Зараженный революционной заразой Питер достоин одной участи - расправы. Москва белокаменная вместо Питера - это воля самого провидения, господа!
– На глазах генерала сверкнули слезы.
Жандармы и полицейские чины потупились, словно барышни.
– Ну мы должны показать себя, господа... чтобы красную питерщину эту, всех этих бунтующих начисто! Без суда и следствия, на месте всех, кто попытается...
– Да уж петроградскую оплошность не повторим, миндальничать не будем! Вот оперативный план, как сокрушить главную силу революции - рабочих.
По кивку московского градоначальника генерала Шебеко его адъютант развернул на столе огромную карту Москвы.
– Перестреляв кого нужно, мы только освободим фабрики и заводы от революционных элементов, заменив их послушными мастеровыми.
– Однако нелегко отделить буйных козлищ от тихих агнцев. Как удастся перестрелять именно кого нужно?
– В этом нам помогут сами революционеры. Вот листовка, призывающая рабочих выходить на улицы и... творить революцию.
Мрозовский с сомнением посмотрел на листовку, предъявленную полицейским.
– Это листовка партии большевиков, они призывают остановить фабрики и заводы, выбирать депутатов в Советы, овладеть Москвой. Рабочие им верят, и, конечно, все активные выйдут на улицы.
– А тут-то мы их и прихлопнем, как в западне! Вот смотрите - мы уже знаем ход рабочих колонн, как обычно, от окраин к центру. Все отсюда и отсюда, сюда.
Генералы склонились, разглядывая красные и синие стрелы, нарисованные на улицах Москвы.
– Мы дадим рабочим беспрепятственно собраться в колонны, пропустим их к центру. А здесь встретим заставами, усиленными пулеметными командами. Уцелевших дорубит кавалерия. Жандармский конный дивизион сосредоточим на Красной площади. Отряды конной полиции спрячутся во дворах.
– Великолепный план!
– потер руки Мрозовский.
– Замечательный... если его осуществить.
– Пусть только бунтари выйдут на улицы, - покрутил усы жандармский генерал.
– Выйдут, выйдут! Имеем все сведения, - успокоил полицейский чин. Об этом сообщили из Замоскворечья и других районов наши осведомители.
– Так-с, согласен. План ваш одобряю. Что же требуется от меня, господа, как от войскового начальника?
– величественно поднял голову Мрозовский.
– От вас?
– хитро взглянул на него полицейский чин.
– Только одного неучастия!