О теории прозы

За окном осень. Похолодало.

Осыпаются листья и летят, закруживаются, становятся похожими на птиц, но летят они, вынуждены лететь в одну сторону.

А птицы, которых кто-то кормит напротив, на верхнем балконе большого дома – потом уж стало видно, что это женщина в красном платке, мы ее ждем вместе с птицами каждое утро, – птицы летят в другом направлении, – навстречу, становясь похожими на листья.

Города создаются перемешиванием стилей и времени, и так живет человек.

Кипит то, что мы называем действительностью, – она бессмертна.

Так бессмертны части топора – не в том дело, что он должен быть обязательно железным, вопрос в том, как построить рукоятку, чтобы удар был осуществлен осмысленной рукой.

Толстой восхитился «Душечкой» Чехова.

Пушкин, когда его спросил император – убийца многих: «Если бы ты был во время восстания в Петербурге, где бы ты был?»

– На площади, – ответил Пушкин.

Пушкин не изменяет своей культуре. Он не может изменить истории, но он и не отказывается от своих друзей.

Приезд Пущина к Пушкину в его полудеревню-полутюрьму – для Пушкина торжество его идеи, это она сталкивается с намерением царя.

Пушкин, умирая, говорил с женой о ней – не о себе, это она с ним говорила о себе и о нем.

Пушкин сказал жене: «Ты уедешь на четыре года в деревню, а потом выйдешь замуж за хорошего человека».

Так не говорил и Одиссей, уезжая на войну троянцев.

Это новая верность.

Новая вера в будущее.

Которая уже существует.

Толстой утверждает Душечку.

Он говорит, что Душечка такая же героиня, как Санчо Панса – друг, сопровождающий рыцаря.

Вот тот момент, где великий Толстой говорит про великого Сервантеса.

Оруженосец, верный слуга, верный друг, с которым спорят, как с равным, – поставленный на смешном карнавале в смешное положение герцогом – когда Санчо Панса должен был быть избит, то Санчо Панса хотел сам схватиться, – они боролись как мужчины; в борьбе оказалось, что старый делец, так он себя называл сам, оказалось, что Санчо Панса сильнее немолодого, но еще не одряхлевшего рыцаря.

Толстой, заинтересованный вопросами брака, окровавленный этими вопросами, изрубленный ими человек, судит Катерину, проститутку, и другого человека, Анну Каренину, – судит и определяет кары, не так, как царский суд.

Листья и птицы летят по-разному, перерешая войны и любовь эпохи.

Татьяна Ларина человек, которого Пушкин называет идеалом.

Таня прочла те же книги, которые читал Евгений Онегин.

Вот библиотека героя.

Эти книги читала и над ними думала героиня, которая могла бы оказаться каторжницей, женой декабриста, едущей в Сибирь.

Женщины того времени уже умели быть не робкими.

На Страстной площади Достоевский говорил о Пушкине и вмешался в историю Татьяны Лариной и даже повторил слова героини, а она не всегда была героиня.

Татьяна Ларина поехала не просто в Москву, она поехала в Москву на «ярмарку невест», где она была товаром.

Достоевский говорит о Татьяне Лариной: вот возможная жена Онегина, говорит о том, что ее ласкает двор, – так человек, который был на каторге, Достоевский, человек другого времени, перерешает, пересуживает дело, со времени которого прошло не так много лет, но так много эпох.

В китайских новеллах участвуют многоразличные спорящие друг с другом боги, участвуют молодые люди, не выдержавшие экзаменов, и лисы-оборотни, а это женщины.

Мы должны говорить об этой культуре так, спорить с ней так, как самолеты и поезда спорят о скорости.

Как спорят колеса с рельсами.

Достоевский говорил про Пушкина, а в это время – и мы об этом мало вспоминаем, – на Петровской линии в увеселительном саду стояла копия памятника Пушкину, и она была обвешана электрическими лампочками, едва ли не первыми электрическими лампочками в мире – созданными у нас в Москве.

Электрическими лампочками, завоевавшими мир.

И два Пушкина разного времени слушали разных людей – осуществленные в разное время из разного материала.

Пушкин был освещен светом будущего.

Был способный и вредный человек Булгарин.

Он отстал при отступлении русской армии из Москвы.

Это был человек способный, усталый и благоразумный.

И он каким-то образом оказался в горящем и ограбленном городе.

Как-то он начал писать.

Писал не очень плохие, даже умелые романы.

Писал пасквили на Пушкина.

Булгарин считал, что фамилия Чичиков, а эту фамилию придумал Гоголь, что эта фамилия придумана не очень удачно.

Он издевался над человеком, который потом сохранит имя Булгарина, как сохраняют при раскопках грязь, оставшуюся от какого-то неудачного поколения.

Был другой деятель мелкой прессы – Лейкин.

Лейкин издавал журнальчик «Осколки» – ему все казалось разбитым, но приходится ходить и по осколкам.

Антон Чехов и его брат Александр и брат Николай работали в «Осколках».

Работали задешево.

Николай был талантливым художником.

Александр был образованным человеком, который тоже имел своеобразный талант.

И я снова повторю, что Толстой через много десятилетий говорил про Антона Павловича Чехова, что с чисто художественной стороны Чехов талантливее его, Толстого. Но Чехов не религиозен, прибавляет Толстой неизменно с укоризной.

И это писалось и говорилось создателем «Войны и мира».

Владелец «Осколков» Лейкин говорил про себя – если бы не я, то и Чехов бы не появился.

Эх вы, говорил он и считал это очень смешным, эх вы, Чеховы.

Эта фамилия, пришедшая с улицы, казалась ему такой же неудачной и странной.

Была мелкая литература.

Но литература эта росла на такой земле, что помогала великой русской литературе.

А.П. Чехов написал рассказ.

Студент в меблированных комнатах застрелился.

Застрелился он потому, что против своей воли насплетничал в каких-то полицейских верхах.

Говорил то, чего не надо было говорить.

Оправдывался он тем, что этому его научили в детстве.