О теории прозы

Звери должны быть разномастными, как бы противоречащими один другому.

Эпохи сталкиваются не так, как седьмой класс гимназии с восьмым.

На Руси праздновался день пророка Даниила, который был не очень возвышен в Библии. Видимо, потому, что был евнухом. Во время праздника юноши были как бы участниками богослужения.

Потом они имели право выбежать на улицу и вести себя как участники карнавала, если говорить о нем как о всемирном явлении.

Им запрещалось лишь поджигать телеги с легковспыхивающими дровами и льном.

Они должны были бунтовать смирно.

Много читал о гротеске, о происхождении гротеска.

Всемирно стоял Рим, опираясь на всю тогдашнюю Землю.

Существовали гроты, которые часто вырывались под подъемами почвы, под деревьями, которые смягчали жару солнца. И там, в гротах, в норах, под корнями олив, деревьев почти бессмертных, смеялись, отдыхали и приказывали украсить стены.

Тогда украшали все, даже стены могил. Эти росписи едва ли не главная часть того, что осталось нам от этрусков.

Уходила, сменялась история, исчезали дворцы и народы, и украшенные стены стали казаться странными. Гротесковыми.

Так, по крайней мере, увидел я, не археолог, не историк, даже не путешественник, а просто человек, который умеет удивляться.

История ходит почти на четырех ногах, а не на двух.

Искусство держится на столкновениях и отрицаниях, которые являются началом познания.

Книга о Гаргантюа – пародия на книгу, которой жила тысячелетиями Европа и часть Азии. Рабле пародирует Христа. Поэтому дается его родословная, подвиги, пародирующие определенные места книг, называвшихся тогда священными.

М.М. Бахтина, человека с великой судьбой, с великими утверждениями, интересует Рабле. Но Рабле любит своих героев. Они воюют с Сорбонной. Они новые люди, пришедшие в мир с типографским станком, с печатью, знающие не только латынь, но и греческий язык.

Надо анализировать прошлое, сохранять его, оставлять, чтобы увидеть то, что создано человеком. Тобой.

И слово «праздник» в нашем языке говорит о праздности, и слова «праздник» и «праздность» уже в древнейших книгах противопоставлены дням труда.

Искусство, начиная с древних, основано на переплетения веток или нитей. Так Пенелопа днем ткала погребальное покрывало, а ночью его распускала, ожидая появления другого, еще не разгаданного дня.

Дон Кихот на какую-то четверть знает с самого начала, что не существуют те чудеса, о которых он прочел в книгах, он наслаждается преодолением сомнений.

Так наслаждались русские люди, которые после покорения Казани и Астрахани прошли через весь материк и дошли до Океана, неизвестного, неназванного. А для сомневающейся Испании Колумб по ошибке открыл другую землю. По его следам пришли люди, которые тоже удивлялись сначала первой высадке на новую землю, а потом и второму Океану.

Круглость мира, шарообразность Земли дорого досталась Земле.

В «Слове о полку Игореве» говорится как бы о холмах, которые, как кажется мне, сравниваются с боевыми шлемами.

Но от Чернигова и до моря нет холмов.

Просто Земля сама, круглотой своей, боком своим, показывает расстояния, удивляя человека.

В «Слове» говорится о рати русской:

Та рать легла на землю,Птицы покрыли ее крыльями,А звери подлизали кровь.

Я говорил эти слова над могилой Б.М. Эйхенбаума.

Так идет история, преодолевая кривизну Вселенной.

М.М. Бахтин, когда говорит о карнавальном искусстве, о значении этого народного искусства, – почти прав.

Только это народное искусство того времени, когда не было больших городов, не открыты были океаны и люди более тесно видели друг друга.

Бахтин прав, только он думает, что книги имеют одну сторону (страницы).

Наш современник, наш друг, старый друг, стихи которого еще недочитаны, недопоняты, – Владимир Маяковский сказал: «Вам ли понять, почему я спокойно душу на блюдце несу?»

Раскрытие существующего, имеющего право на существование, – трагично.

В жизни искусства есть великие сломы, которые мы привычно называем сменой школ. Система сламывается целиком, как будто отбрасывается старый опыт, традиция. Восстанавливается свежесть отношения частей.

Человек преодолевает страх, или ревность, или жадность, не уничтожая чувство.

Смена мировоззрений, смена реальных отношений подчиняет себе жестокость структур, переосмысливает их.

Как выглядят для автора его старые книги, спрошу я сам себя.

Они не исчезают.

Но их судьбы изменяются.

Книгу о теории прозы 1925 года, по существу 1920 года, надо бы дать как примечание к нынешней – более крупной.

Ведь все рождается маленьким, потом развивается.

«Искусство как прием» – ведь это как кубик Рубика, можно так, а можно и так.

Действительность же – это жизнь о жизни.

Сегодня плакал в уборной. Очень обидная вещь старость. «Не надо; за два года вы сотворили подвиг».

Два года не в счет.

Два года стоят в очереди.

В счет то, что чувствуешь сейчас.

Я хватаюсь за оружие, так как вижу, что вызываю негодование; моим оружием являются цитаты (Стендаль, Жизнь Метастазио).

Что-нибудь почитать на ночь, умоляю антилопами и лесными ланями.

Хотите посмотреть Мопассана?

Смотрел. Хуже стал.

Лескова?

Он уже не в моей жизни.

Итак, мы с вами закончили тему, начатую еще в «Энергии заблуждения», или, если хотите, эти события прояснили тему.

Есть инерция движения.

Есть инерция покоя.

Несчастен.

Ну что ж. Пусть будет так.

Здесь никто не был счастлив.

Данте создал как бы гигантские счеты, мимо которых проходит человек и смотрит, как растет его счет.

Поэзия вмешивает человека в жизнь, сталкивает с жизнью, заставляет спорить с жизнью.

Проза же – рассказ о происшествии, о новостях бесспорных, и в то же время она содержит в глубине своей споры и проверку себя.

В «Илиаде» герои меняются доспехами, причем называется их цена. Это неожиданное указание на разность ценностей. Обычно подарки не оценивают. Разнооцененность вещей как бы сохраняется.