О вас, ребята

Сколько повидал он обреченных на гибель людей, но ничье лицо и никакие другие глаза не врезались так в память, как эти — блеклые, старушечьи, последний раз горячо вспыхнувшие перед смертью.

— Плохо тебе будет, — пророчески сказала старуха.

Человек — тогда он был молод и носил эсэсовский мундир — рассмеялся.

— Она еще грозит! Оглядись, старая ведьма! Ты уже мертва!

Старуха послушно посмотрела вокруг себя. В стороне догорала ее деревня. Ветер нес на поляну дым и пепел. Как карлики, стояли под огромным дубом солдаты из карательного отряда. А вокруг подковой выстроился угрюмый осенний лес.

— Вижу, — сказала старуха. — Слышу… Детки мои идут.

Как по команде, оглянулись солдаты на плотные стволы окружавшего их леса. Все знали: два сына и дочь старухи были в партизанском отряде. Страшно стало карателям. А он — этот человек — привычно выстрелил в старуху из пистолета.

— Идут, — умирая, прошептала она. — Детки мои идут…

Он лежал в траншее лицом к небу. Он уже не спал, а в ушах звенели детские голоса. Разноголосое ура слышалось в тишине раннего утра.

Человек рывком приподнялся и, как ночью, выглянул из траншеи.

«Северных» юнармейцев было не больше тридцати, а ему, этому человеку, показалось, что весь луг между горой и карьером усеян сотнями детишек.

— Старая ведьма! — простонал он.

Он понимал: надо бежать. Но вцепившиеся в траву пальцы не хотели разжиматься, согнутые в коленях ноги словно одеревенели. Он выглядывал из-за старого бруствера с тайной надеждой, что все это продолжение того же сна, что стоит ему проснуться — и несметные полчища старухиных детей сгинут, как кошмарное виденье.

— Сюда-а-а! — раздался восторженный ликующий голос.

Человек осел, будто его ударили сверху по голове.

Рядом, спиной к нему, на бруствере стоял Илья и торопливо сдергивал со знамени чехол. Подбежал Славка.

— Скорей! — закричал он, нетерпеливо поглядывая то на «северных», наступающих от карьера, то на своих, на «южных», которых вел в атаку Игорь Муравьев. — Быстрей! Наша берет!

Илья расправил знамя, высоко поднял его над головой.

— Сюда-а-а!

— Замолчи! — придушенно и грозно прозвучало сзади.

Мальчишки оглянулись и сначала удивленно, а потом осуждающе посмотрели на скрючившегося в траншее человека, на бутылку, лежавшую около рюкзака.

Славка небрежно махнул рукой.

— Пьяный!

— 3-замрите! — прохрипел человек.

— Не мешайте, дяденька! — сказал Илья и, отвернувшись, снова замахал знаменем. — Сюда! Сюда-а!

Человек схватил бутылку, чтобы ударить Илью в спину. Славка подставил ногу. Бутылка разбилась вдребезги. Славка охнул от боли и, не устояв на одной ноге, свалился вниз. Он упал на человека, прямо ему в руки. Эти руки стиснули его, смяли, подняли и швырнули на дно траншеи.

— Ко мне! — уже испуганно завопил Илья. — Ко мне!.. Здесь чужой!

Человек схватил его за ногу, рванул к себе. Но и падая, Илья сумел удержать знамя. Человек волоком почти втащил мальчишку в траншею, а знамя все еще было видно наступавшим с двух сторон юнармейцам. Длинные цепкие руки Ильи уперли древко в бруствер и не выпускали его.

— Ко мне-е-е! — протяжно кричал он. — На по-о-омощь!..

* * *

Славка чихнул от нашатырного спирта и пришел в себя. Нога болела, но он никому не сказал об этом. У Ильи были ссадины на животе. У наблюдателя, прикомандированного к «южному» отряду, под глазом наливался синяк. Высокое голенище одного сапога разрезано ножом чуть не до самого низа. Майор Кураев был ранен тем же ножом в руку. Спасая Илью, он успел подставить ее под удар. Все медикаменты обоих отрядов пошли на обработку раны.

Где-то за карьером громыхала на ухабах милицейская машина, увозившая связанного человека. Все юнармейцы сидели на бруствере. Знамя «южного» отряда алело на самой вершине. Ребята молчали.

Так же, наверно, сидели на склоне и сурово молчали те бойцы, которые много лет назад штурмом взяли эту безымянную высотку, названную с тех пор Саниной горой.

Новый дом

Это был светлый шестиэтажный красавец. Он смотрел широкими окнами прямо в парк и ждал новоселов.

В тот день к новому дому подъехали всего лишь четыре грузовых такси с вещами. Одно из них остановилось у средней парадной. Из кабины выскочила девочка лет четырнадцати, подстриженная под мальчишку, со вздернутым любопытным носиком. За ней показалась женщина, а из кузова спрыгнул мужчина.

Все трое встали около машины, молча разглядывая новый дом.

Шофер откинул задний борт и подошел к счастливой семье.

— Хорош домина! — сказал он. — Какой у вас этаж? Квартира отдельная?

— Отдельная! — ответила женщина и вздохнула, будто только сейчас поверила, что навсегда распрощалась с маленькой комнатушкой. — А этаж четвертый! — добавила она. — Квартира тридцать шесть! Вон наши окна — три, с балконом!

— Будем разгружаться? — спросил шофер.

— Да-да! — подхватила женщина и обратилась к мужу: — Миша, начинай!.. А ты, Люда, подымись в нашу квартиру — узнай, открыта ли дверь? Может, к дворнику за ключом сходить придется.

Девочка подбежала к высоким входным дверям. Они послушно и мягко распахнулись. Люда очутилась в просторном коридоре. Широкая лестница вела на второй этаж. Сбоку дремала в своей клетке кабинка лифта.

Все вокруг блестело свежей краской. Тишина была удивительная. Шаги девочки разносились по всем этажам, и она невольно пошла на цыпочках. Собственная робость показалась ей смешной. Полная какого-то безудержного горячего чувства, Люда подбежала к лифту, погладила лоснящуюся металлическую сетку и вдруг крикнула, сложив ладони рупором:

— Доми-и-ик! Сла-авный наш! Хоро-оший!..

Сверху через колодец лифта упало отраженное стенами эхо:

— …о-оший!.. о-оший!

Люда повернула ручку дверцы. Лифт по-приятельски подмигнул электрической лампочкой. Кабина осветилась.

— Ты уже работаешь? — удивилась девочка.

Она вошла в лифт и нажала кнопку. Кабина плавно двинулась вверх.

На площадке четвертого этажа было две двери. Над правой белел эмалированный кружочек с цифрой 37, над левой — такой же кружок с цифрой 36. Люда нажала черную пуговку звонка. За дверью мелодично звякнуло.