О видах на урожай, альфа-самцах и кусочке счастья (сборник)

У нас ведь памятники ставят после смерти.

Когда-то давно, еще в школе, он что называется подавал надежды. Тогда рамки обязательной программы были ему узки, и потому он любил писать сочинения на свободную тему. Тут его полет не был ничем ограничен, и он с упоением фантазировал: то покорял космические дали, то нырял в океанские глубины, то отправлялся на полюс… Учителям казалось, что мальчик неординарен и далеко пойдет.

Закончив школу, пару лет пробегал курьером в газете, зарабатывая стаж и понемногу пописывая. Потом — литературный институт, который должен был развить его способности и сделать настоящим писателем. Увы, после третьего курса за систематические прогулы и «хвосты» несостоявшийся гений был отчислен.

Но он не огорчился. Какая ерунда — институт, говаривал он приятелям. Чему он может научить?! Настоящий талант не нуждается в огранке, он «блистателен как бриллиант чистой воды».

От этой фразы — про чистоту драгоценного камня — разило шаблонностью, он это понимал, но сравнивать свое дарование с чем-то менее блестящим и ярким не желал.

А другие отчего-то не замечали в нем особенных способностей: его взяли лишь внештатным корреспондентом в ту самую газетку, где он начинал курьером.

По молодости он еще тщился, пыжился доказать, что остальные — ему не чета. Всё собирался написать что-нибудь этакое эпохальное, что перевернет литературный мир и принесет ему неслыханную славу. Но хотелось есть, и он годами строчил «на потребу». С брезгливостью, снисходительно, будто делая одолжение — нате, читайте, ведь ЭТОГО вы хотели.

Он даже сочинил пару больших вещей. Первая была гремучей смесью фантастики с мистикой, приправленной перчиком сексуальных сцен, вторая — рыцарским романом на современный лад, где кавалеры прекрасных дам с мечом в ножнах разъезжали на… мерседесах и пили кока-колу.

Ни то, ни другое почему-то не напечатали.

Однако он продолжал жить в предвкушении: вот-вот откроется ОНО, то самое, заветное. Откроется только ему единственному. И тогда заткнутся все, кто относился к нему презрительно: «Писака!»

Но ОНО где-то блуждало, наплевав на его мучительное ожидание. Приходило к другим, озаряло, согревало их в лучах приходившей следом славы, нежило в объятиях приятной известности.

Он не завидовал таким обласканным. Подавлял в себе это чувство, считал его примитивным, недостойным себя. Словно жил в каком-то другом, собственном измерении. Ждал настоящего, заслуженного признания. Часто говорил себе: не мелочись! Нет успеха — придет!

Гордыня иссушила его.

Иногда ему удавалось ненадолго оседлать удачу. Но всякий раз, когда требовалось окончательно покорить эту капризную кобылку — кропотливым изнурительным трудом, — усердия и благоразумия не хватало.

Цель, казалось, уже рядом, вот-вот и будет достигнута, приручена, взнуздана. Он начинал нахлестывать бедного Пегаса, погонять, вонзая шпоры нетерпения в его тощие бока. И тот или издыхал, или скидывал неумелого наездника на повороте.

И так происходило всегда — за что бы ни брался.

Кстати, с женщинами у него происходило то же самое. Понравившуюся даму он предпочитал брать наскоком, скорым штурмом. Звонки, письма, цветы, шампанское — и женщина была его.

Быстрая победа некоторое время тешила его самолюбие: он снова доказал себе, что может. Впрочем, эйфория вскоре улетучивалась, виктория теряла свой упоительный вкус. Взятая крепость лишалась привлекательности, преодолевать было нечего, и отношения под тем или иным предлогом прекращались.

Годы шли, но озарение так и не пришло. Роман века так и не был им написан. Успех так и не настиг его. Женщина, любимая, желанная, так и не вошла в его дом. Настоящие друзья так и не появились.

Всё теперь у него начиналось с «не». Ненаписанный роман, нерожденные дети, несложившаяся семейная жизнь, невыносимая работа…

Круг был порочен, а бег по нему давно привычен.

Но однажды… ему позвонили (и откуда только узнали номер?!) из известного французского издательства, названия которого он от волнения не разобрал. Сотрудница с симпатичным акцентом сказала, что ее руководство в курсе того, что им написано два романа и что оно заинтересовано в эксклюзивном праве на их публикацию. Так и сказала: «в эксклюзивном праве». И назвала сумму предполагаемого гонорара за каждый. Цифра его потрясла. Он переспросил, решив, что ослышался, — звонили-то издалека, помехи, шум… Нет, не ослышался. Гонорар был о пяти нулях. И не в рублях, конечно, и даже не во франках, а в евро.

Если господин писатель согласен, — между тем продолжала француженка, — они готовы прислать условия договора и будут с надеждой ждать его положительного ответа.

Ее воркующее «оревуар» и последовавшие за ним гудки прозвучали манящим обещанием дивной жизни, о которой давно мечталось, — в собственной вилле на берегу теплого моря…

Вот ОНО, вот, наконец-то! — возликовал «господин писатель», пустился от восторга в пляс, запрыгал и, не удержавшись, упал и… проснулся.

Светился экран ноутбука. Файл был по-прежнему пуст… Человек долго сидел молча, без движения, глядя в монитор, где продолжал жить и пульсировать курсор…

Женщина гладила салфетки…

За окном валил снег. «Зимы ему мало! — непонятно на кого сердилась женщина. — Ведь март уже, а весной и не пахнет…»

Женщина родилась в марте. В эту пору в ее родных краях бывало солнечно и тепло, цвели абрикосы и миндаль. Она всегда любила это время.

Но на Урале в марте миндаль не цвел. Он в этих краях вообще не водился.

Женщина гладила. Водила утюгом по льняным, в полоску, салфеткам и вспоминала, что у ее матери их всегда была наготовлена целая куча — наглаженных, аккуратно подрубленных вручную. Странно, ведь гости у них бывали не так уж и часто, а дети прекрасно обходились и без таких «излишеств», как салфетки. Но мама была хорошей хозяйкой, и неожиданный приход гостей не мог застать ее врасплох.

«Я совсем не похожа на маму, — женщина отметила это с некоторым огорчением. — И хозяйка из меня так себе. И терпения у меня нет. Мама с отцом всю жизнь прожила, хотя всякое было. А я…»

Она задумалась и не замечала, что полотно утюга в который раз скользит по уже несуществующим складкам.

«Боже мой, салфетки… Я ведь сто лет их не гладила. С чего бы это? Неужели мне снова хочется семьи? Размеренности дней. Тихих уютных вечеров.

Не знаю, не знаю…»

Начиналось всё так невинно, на литературном сайте.

Его ник показался ей странным, даже абсурдным. На фото — строгое и очень умное лицо. И глаза… Ее поразили его глаза, точнее, взгляд — проницательный, недоверчивый.

Да, с чего всё началось тогда, год назад? С его «Камня преткновения», на который она наткнулась случайно. Хотя случайно ли?

Этот «Камень…» перевернул всё в ней. Ей показалось, что он поставил с ног на голову все ее представления об отношениях мужчины и женщины, кто из них «правее» и «главнее». Она читала, перечитывала и понимала, насколько он прав, этот Пеший Всадник. «Какой умный дядька, — подумала она, — как тонко и глубоко он видит. И сказать не боится, а ведь наверняка для многих это чуть ли не ересь. Какой молодец!»