О воспитательной системе

Наш день - это строгий до минуты трудовой комплекс. Но почему-то он у нас всегда проходит со смехами и шутками. Особенно оживляемся мы в дни великих праздников. Между ними мы имеем наши собственные праздники. "День первого снопа", когда мы первый раз выезжаем в поле с жнейками, и день "Первого хлеба", когда выпекается первый хлеб из собственного зерна. На эти праздники к нам приезжает много гостей из села, Полтавы и Харькова. Зато 26 марта, в день Вашего рождения#5, мы не приглашаем никого. Нам всем это страшно нравится. Колония вся украшается флагами и зеленью (сосны у нас свои). В столовой белоснежные скатерти, все в праздничных костюмах, но ни одного чужого человека. Ровно в 12 часов к Вашему портрету торжественно выносится знамя и вся колония, до единого человека, усаживается за столы. Всегда в этот день печется именинный пиорг. Произносятся короткие, но горячие и душевные речи. В этот день мы ежегодно повторяем:

– Пусть каждый колонист докажет, что он достоин носить имя Горького.

Обед заканчивается множеством сладостей - это единственный день, когда мы позволяем себе некоторую роскошь.

Знамяу Вашего портрета стоит до вечера, и возле него меняется почетный караул из воспитанников и воспитателей. На меня, как заведующего, возложена особая честь нести караул последнему.

Вот и все. Но как раз простота и немногословие делают этот праздник особенно прекрасным. Наши хлопцы, если припоминают что-нибудь, то обыкновенно говорят: "Это было до именин" или "после именин".

Вечером в театре мы все эти 4 года ставим "На дне". Говорят, что хорошо выходит. Пьесу знаем почти на память.

И наконец, в этот день мы с особенной страстью мечтаем, что Вы к нам когда-нибудь приедете. Часто газеты нас обманывают - пишут, что Вы скоро приедете в Москву. Мы иногда рисуем себе картину: что было бы, если бы Вы приехали к нам на целый месяц.

Мы надеемся, что Вы откликнетесь на это письмо. Если мы от Вас получим ответ и более точный адрес, мы пришлем Вас снимки фотографические из жизни нашей колонии и будем присылать Вам время от времени отчеты о нашей работе. Надежду видеть Вас мы не решаемся претворить в просьбу приехать, так как знаем, что Вам не позволяет приехать здоровье.

Полтава, колония им. Горького А.Макаренко

ящ. N 43

– --------

Гр. А.С.Макаренко

Примите сердечную мою благодарность за Ваше письмо, очень обрадовавшее меня, а также и за обещание прислать снимки с колонии и колонистов. Может быть, пришлете и отчет о работе, если отчет имеется?

Мой адрес: Italia. Sorrento. M. Gorki. Италия. Сорренто. М. Горькому. Есть ли в колонии библиотека? Если есть - не могу ли я пополнить ее? Буде Вы нуждаетесь в этом - пришлите список необходимых Вам книг в Москву. Кузнецкий мост, 12. "Международная книга". Ивану Павловичу Ладыжникову#6.

Мне очень хотелось бы быть полезным колонии. Передайте мой сердечный привет всем колонистам. Скажите им, что они живут во дни великого исторического значения, когда особенно требуется от человека любовь к труду, необходимому для того, чтобы построить на земле новую, свободную, счастливую жизнь.

Привет работникам, это всегда - самые великие герои в истории человечества, в деле, цель которого - свобода и счастье! 19.7.-25 М.Горький

– -------

Дорогой Алексей Максимович!

Вчера мы получили Ваше письмо. Я не хочу даже искать слов, чтобы изобразить нашу радость и нашу гордость, - все равно ни одного слова не найду, и ничего не выйдет. Сегодня с утра задождило - бросили молотьбу и все пишут Вам письма#7. Кому-то вчера на собрании после чтения Вашего письма пришла в голову мысль: общее письмо никуда не годится, пускай каждый напишет Вам записку. Насилу убедил хлопцев, что будет очень трудно читать столько писем. Тогда решили писать по отрядам - сейчас вся колония представляет нечто вроде "Запорожцев" Репина, умноженных на 15 - число наших отрядов: такие же голые, загоревшие спины и такие же оживленные лица, нет только запорожского смеха. Писать письмо Максиму Горькому не такая легкая штука, особенно если писари не очень грамотные. Дождь перестал, и наш агроном, у которого усы еще не успели вырасти, волнуется молча: все же ему стыдно признаться, что молотьба выше всех писем.

Все же я серьезно боюсь, что и письма хлопцев, и мое собственное составят для Вас слишком тяжелое бремя, а ничего не поделаешь - слишком большой зуд рассказать Вам все и как-нибудь описать Ваше великое для нас значение. Вы вот написали: "Мне очень хотелось бы быть полезным колонии". А мне эту строку Вашу даже неудобно читать как-то. Если Вы станете для нас полезным в каком-либо материальном отношении, то это будет профанацией всего нашего чувства к Вам. Я очень хорошо знаю, что это общее наше настроение. Разрешите мне несколько подробнее на этом остановиться.

Наш педагогический коллектив до сих одинок в вопросе о значении деликатности по отношению к нашим воспитанникам. С самого начала мы поставили себе твердым правилом не интересоваться прошлым наших ребят. С точки зрения так называемой педагогики это абсурд: нужно якобы обязательно разобрать по косточкам все похождения мальчика, выудить и назвать все его "преступные" наклонности, добраться до отца с матерью, короче говоря, вывернуть наизнанку всю ту яму, в которой копошился и погибал ребенок. А собравши все эти замечательные сведения, по всем правилам науки строить нового человека.

Все это ведь глупости: никаких правил науки просто нет, а длительная вивесекция над живым человеком обратит его в безобразный труп. Мы стали на иную точку зрения. Сперва нам нужно было употреблять некоторые усилия, чтобы игнорировать преступления юноши, но потом мы так к этому привыкли, что в настоящее время самым искренним образом не интересуемся прошлым. Мне удалось добиться того, что нам даже дел и характеристик не присылают: прислали к нам хлопца, а что он там натворил, украл или ограбил, просто никому не интересно. Это привело к поразительному эффекту. Давно уже у нас вывелись разговоры между хлопцами об их уголовных подвигах, всякий новый колонист со стороны всех встречает только один интерес: какой ты товарищ, хозяин, работник? Пафос устремления к будущему совершенно покрыл все отражения ушедших бед.

Но вне колонии мы не в состоянии бороться с общей бестактностью. Представьте себе: у нас праздник, мы встречаем гостей, мы радостны, оживленны, мы украшаем гостей колосьями и цветами, показываем свою работу, хозяйство, демонстрируем свое улыбающееся здоровье и гордо задираем носы, когда выносят наше "наркомпросовское" знамя#8. Гости приветствуют нас речами. Такими:

"Вот видите. Вы совершали преступления и не знали труда. А теперь вы исправляетесь и обещаете..."

А был и такой случай:

– Бандиты на вас не нападают?

– Нет, не нападают.

– Хе-хе! Бандиты своих не трогают?

Я не умею описать ту трагическую картину, которая после таких речей и разговоров наступает. Видим ее только мы, воспитатели. Суровая сдержанность, крепкое задумчивое молчание надолго. Никто из колонистов не будет делиться с другим своим оскорблением, но до вечера Вы не услышите смеха, а обычно у нас половина слов произносится с улыбкой.

Мы с большим трудом сбросили с себя официальное название "Колония для несовершеннолетних правонарушителей"#9. Но сбросили для себя только. Иногда хорошие люди пишут о нас статьи в газетах и журналах, статьи хвалебные, но их приходится прятать от хлопцев, потому что начинаются они так (по украински): "Вчора в колонii малолiтнiх злочинцiв..."

Даже не правонарушителей, а "злочинцiв". Убийц и мошеников, когда они сидят в тюрьме, называют "заключенными", т.е. определяют их внешнее положение, а детей почему-то "правонарушителями", т.е. пытаются определить их сущность.

Мы поэтому особенно крепко привязываемся к обыкновенным людям, которые к нам относятся, как к обыкновенным людям, которые просто разговаривают с нами, не опасаясь за свой карман. И с особенной злостью мы находим утерянные кошельки и забытые портфели и галантно вручаем владельцам...