О войне. Части 1-4

Эти вопросы не должны ускользнуть от нашего внимания, и все эти моменты взаимодействующих сил должны быть учтены, когда в сомнительном случае приходится принимать решение, можно ли восстановить бой, клонящийся к поражению, или нет.

Если данный бой нельзя еще рассматривать как уже законченный, то новый бой, открывающийся при посредстве подоспевшего подкрепления, сливается воедино с предыдущим в одном общем результате. Не так бывает, когда бой уже окончательно решен; тут получаются два отдельных результата. Если подоспевшее подкрепление представляет силу лишь относительно, т. е. если само по себе оно не может сравняться с неприятелем, то трудно рассчитывать на успешный исход этого второго боя; если же оно достаточно сильно для того, чтобы предпринять второй бой, не считаясь с результатом первого, то хотя подкрепление и может возместить неудачу первого боя успехом второго, но совершенно вычеркнуть первый из общего подсчета оно не может.

В сражении под Куннерсдорфом Фридрих Великий с первого же натиска захватил левое крыло русской позиции и взял 70 орудий, но к концу сражения и то и другое было утрачено, и весь результат первого боя был вычеркнут со счета. Если бы было возможно остановиться на первом успехе и отложить вторую часть боя до следующего дня, то, даже если бы Фридрих и проиграл это второе сражение, все же успехи первого могли бы уравновесить неуспех второго.

Но если удалось овладеть течением неудачного боя и повернуть его в свою пользу еще до окончания, то не только исчезает из нашего счета связанный с ним минус, но он становится основанием еще большей победы. В самом деле, если ясно представить себе тактический ход боя, то легко убедиться, что до его завершения все результаты частичных боев представляют собою как бы условные приговоры, которые не только аннулируются общим успехом, но и могут получить совершенно обратное значение. Чем больше ваши вооруженные силы разгромлены, тем больше о них разбилось неприятельских сил, тем, следовательно, сильнее будет кризис и у неприятеля и тем больший перевес получат наши свежие подкрепления. Если конечный результат обернется в нашу пользу, если мы вырвем из рук неприятеля поле сражения и захваченные им трофеи, то все затраченные им ради них силы окажутся нашей чистой прибылью, а наше начальное поражение обратится в ступень к более высокому триумфу. Самые блестящие военные подвиги, которые в случае победы так высоко подняли бы имя вашего противника, что он мог бы и не считаться с потерями, оставляют по себе теперь лишь сожаление о напрасно принесенных жертвах. Так очарование победы и проклятие поражения изменяют специфический вес частностей.

Даже тогда, когда мы решительно превосходим силами противника и можем отплатить ему за нанесенное нам поражение еще большим, все же гораздо лучше предупредить неблагоприятный исход сколько-нибудь значительного боя и постараться обратить его в свою пользу, чем давать второе сражение.

Фельдмаршал Даун в 1760 г. пытался прийти на помощь генералу Лаудону под Лигницем, пока последний еще вел бой; но когда этот бой закончился неудачей, он уже не пробовал напасть на короля на следующий день, хотя сил у него было достаточно.

Поэтому кровопролитные авангардные бои, предшествующие сражению, должны рассматриваться как необходимое зло; там, где в них не является необходимость, их следует избегать.

Нам надо рассмотреть еще другое следствие.

Раз законченный бой представляет собою дело завершенное, то он не может служить основанием для того, чтобы решиться на другой бой; решение на новый бой должно вытекать из условий обстановки в целом. Однако подобному выводу противится известная моральная сила, с которой нам приходится считаться: чувство мести и жажда возмездия. Они живут в душе всякого, начиная с полководца и кончая самым младшим барабанщиком, и никогда армия не бывает лучше настроена, чем когда дело идет о том, чтобы загладить понесенную неудачу. Но это имеет место лишь при предпосылке, что разбитая часть не составляет слишком значительной доли целого; иначе это чувство угаснет в сознании своего бессилия.

Поэтому вполне естественна тенденция использовать эту моральную силу, чтобы вернуть утраченное, и затем, если прочие обстоятельства не препятствуют, добиваться второго боя.

Естественно, что этот второй бой будет по большей части наступательным.

В целом ряде второстепенных боев можно найти много примеров такой отместки; но крупные сражения обычно имеют слишком много других оснований, определяющих их возникновение, чтобы их могла породить такая сравнительно слабая сила.

Бесспорно, подобное чувство руководило 14 февраля 1814 г. благородным Блюхером, когда он, после того как два его корпуса за три дня перед тем были разбиты под Монмиралем, решил пойти с третьим на это же поле сражения. Если бы он знал, что застанет там самого Бонапарта, то, конечно, более веские основания побудили бы его отложить свою месть, но он рассчитывал отплатить Мармону, и, вместо того чтобы пожать плоды своей благородной жажды возмездия, он потерпел поражение из-за ошибочности своего расчета.

Расстояние, на котором можно держать одну от другой войсковые массы, предназначенные для совместного ведения боя, находится в зависимости от продолжительности боя и от момента его решения. Эта группировка относится к тактике, поскольку она имеет в виду один и тот же бой; однако на нее можно смотреть с этой точки зрения лишь тогда, когда группировка настолько тесна, что два отдельных боя немыслимы и что, таким образом, пространство, занимаемое целым, стратегически может рассматриваться как точка. Но на войне часто встречаются случаи, когда силы, предназначенные для совместного нанесения удара, приходится располагать так далеко друг от друга, что хотя их соединение для совместного боя и представляет главную задачу, однако не исключается и возможность раздельных боев. Такая группировка является, следовательно, стратегической.

Подобная стратегическая группировка бывает при совершении маршей отдельными массами и колоннами, при наличии авангардов и отдельных резервов, следующих по промежуточным (боковым) путям и назначенных служить подкреплением более чем одному стратегическому пункту, при сосредоточении отдельных корпусов с широких квартир и т. д. Мы видим, что с такой группировкой приходится иметь дело постоянно; она составляет как бы разменную монету в стратегическом хозяйстве, в то время как генеральные сражения и все то, что стоит с ними наравне, представляют золотую монету и талеры.

Глава VIII. Обоюдное согласие на бой

Ни один бой не может произойти без согласия на то обеих сторон; из этой идеи, составляющей всю основу поединка, возникла фразеология историков, которая часто приводила ко многим неопределенным и ошибочным представлениям.

Рассуждения писателей часто вращаются около того пункта, что такой-то полководец предложил сражение другому, а последний его не принял.

Между тем, бой представляет собою чрезвычайно видоизмененную дуэль, и его основа заключается не только в обоюдной жажде борьбы, т. е. в обоюдном согласии, но и в целях, которые связываются с боем; эти последние всегда относятся к более крупному целому; ведь даже война в целом, рассматриваемая как единая борьба, имеет политическую цель и поставлена в политические условия, относящиеся к другому, более обширному целому. Таким образом, голое желание одного победить другого совершенно отходит на второй план или, вернее, совершенно перестает быть чем-то самодовлеющим; на него можно смотреть лишь как на нерв, побуждающий к движению во исполнение воли высшего порядка.

У древних народов, а затем и в первое время по возникновении постоянных армий, выражение «тщетно предложить неприятелю бой» все же имело больше смысла, чем в наши дни. У древних народов действительно все было рассчитано на то, чтобы померяться между собою в борьбе в открытом поле, без всяких помех, и все военное искусство заключалось в организации и построении армии, т. е. в боевом порядке.

Так как их армии всякий раз неукоснительно окапывались в своих лагерях и на позицию, занимаемую лагерем, смотрели, как на нечто неприкосновенное, то бой становился возможным лишь тогда, когда противник покидал свой лагерь и выходил на доступную местность, как бы выступая на арену.

Поэтому, когда говорят, что Ганнибал тщетно предлагал сражение Фабию, то это по отношению к последнему ничего не выражает, кроме того, что сражение не входило в его планы, а это еще не доказывает ни морального, ни материального превосходства Ганнибала; но по отношению к Ганнибалу это выражение все же правильно, ибо оно гласит, что Ганнибал действительно желал боя.

В первые времена постоянных армий новой истории подобные же условия сопровождали крупные бои и сражения. Большие массы вводились в бой и действовали в бою в общем боевом порядке; эти массы, как одно беспомощное, неповоротливое целое, нуждались в более или менее равнинной местности и оказывались совершенно непригодными для нападения и даже для обороны на очень пересеченной, лесистой или гористой местности. Таким образом, обороняющаяся сторона и здесь до известной степени находила возможность уклоняться от боя. Эти условия, постепенно ослабевая, все же сохранились вплоть до первых Силезских войн, и лишь во время Семилетней войны нападение на противника, даже на малодоступной местности, все более и более начало входить в обычай и практику; правда, недоступная местность не переставала и дальше служить началом, подкрепляющим того, кто ею пользовался, но она уже перестала быть тем заколдованным кругом, который зачаровывал природные силы войны.

За последние 30 лет [73] война еще более сложилась в этом направлении, и тому, кто действительно ищет решения посредством боя, ничто не может помешать: он волен отыскать своего противника и атаковать его; если он этого не делает, то о нем нельзя сказать, что он желает боя, и выражение, что он якобы предлагал сражение, которое его противник не принял, означает лишь то, что он не нашел достаточно выгодных для себя условий для боя; это будет уже признанием, к которому указанное выражение вовсе не подходит и которое оно стремится лишь затуманить.

73

Т. е. с начала революционных войн. – Ред.