О всех созданиях – больших и малых

Уилл быстро схватил поросенка и опустил его в картонный ящик, в котором копошились его старшие братья и сестры.

– Ну вот видите, мистер Хэрриот.

– Да-да. А сколько их там уже у вас?

– С этим шесть. И все отличные, как на подбор.

Я заглянул в ящик. Да, у всех породистые вытянутые туловища.

– Действительно. А судя по ее виду, она еще и до половины не дошла.

Он кивнул, и мы приготовились ждать.

Двадцать минут тянулись, как вечность, но вот я взял пару поросят, влез с ними в закут и уже собрался приложить их к соскам, когда один из них пискнул. Гертруда ринулась на меня с яростным ревом, разинув пасть, и я перелетел через перегородку с резвостью, какой в себе и не предполагал.

– Вроде бы сон ее не совсем разобрал? – заметил мистер Холлин.

– Э… да… совершенно верно. Пожалуй, надо еще подождать.

Мы дали ей еще десять минут, а потом все повторилось снова. Я ввел ей дополнительные десять кубиков "усмирина", а час спустя – новые десять. К девяти часам Гертруда произвела на свет пятнадцать чудесных поросят и шесть раз изгоняла меня из закута вместе со своими отпрысками. Она стала, пожалуй, даже еще более подвижной и свирепой, чем до первой инъекции.

– Вон послед вышел, – мрачно сказал мистер Холлин. – Значит, она кончила. – Он печально посмотрел на картонный ящик. – А мне теперь надо вскормить пятнадцать поросят без материнского молока. Того и гляди, все передохнут.

– Нет уж, не передохнут, – произнес голос у нас за спиной.

Я оглянулся. В дверях, улыбаясь своей обычной лукавой улыбкой, стоял дед Холлин. Он вошел в закут и ткнул Гертруду палкой в бок. Она с рыком вперила в него злобный взгляд, и его улыбка поползла к ушам.

– Ну, я тебя живо приструню, старуха.

– Приструните? – Я неловко переступил с ноги на ногу,– Каким образом?

– Так ее же надо поуспокоить чуток, и все дела.

Я перевел дух.

– Конечно, мистер Холлин! Этого я и добивался.

– Так-то оно так, да взялись вы за это не с того конца, молодой человек.

Я пристально поглядел на него. Всезнайка, щедрый на советы в чужой беде, – кому из ветеринаров не приходилось терпеть его присутствия? Но дед Холлин не вызвал у меня обычного раздражения. Мне он нравился. Хороший человек, патриарх прекрасной семьи (Уилл был старшим из четырех его сыновей), и уже несколько его внуков завели собственное хозяйство в наших же краях.

Да и какое у меня было право задирать перед ним нос после моей жалкой неудачи?

– Я ввел ей новейшее лекарство, – буркнул я.

Он мотнул головой.

– Ее лекарствами не проймешь. Ей пиво требуется.

– А?

– Пиво, молодой человек. Глоток-другой доброго эля. – Он повернулся к Уиллу: – Чистое ведерко у тебя найдется, сынок?

– В молочной стоит. Только что ошпаренное.

– Вот и ладно. Я схожу в трактир. Долго не задержусь. – Старик повернулся на каблуках и скрылся в темноте. Ему было под восемьдесят, но сзади он выглядел как молодой парень – прямая спина, широкие плечи, легкая походка.

Нам с Уиллом разговаривать не хотелось. Его терзала тревога, а меня стыд, и оба мы почувствовали облегчение, когда в хлев вошел дед Холлин с эмалированным ведром, до краев полным пенящейся коричневой жидкостью.

– Хо-хо! Видели бы вы, как у них в "Фургоне с лошадьми" глаза на лоб полезли! Небось никогда еще такого не было, чтобы кто зараз два галлона требовал!

Я даже рот раскрыл.

– Вы взяли два галлона пива?

– Два, молодой человек. Меньше толку не будет.– Он снова повернулся к сыну: – Она же у тебя давно не пила, а, Уилл?

– Ага. Я хотел дать ей водички, когда она кончит, да так и не успел.

Дед Холлин поднял ведро.

– Ну так, значит, у нее в горле совсем пересохло!

Он наклонился над загородкой, и в пустое корыто обрушился темный пенный каскад.

Гертруда угрюмо направилась к корыту и подозрительно понюхала неизвестную жидкость. Поколебавшись, она сунула в нее рыло, осторожно сделала глоток, и хлев тут же огласился звучным хлюпаньем.

– Черт, во вкус вошла! – воскликнул Уилл.

– Еще бы не вошла, – вздохнул старик. – Это же самый лучший портер!

Корыто опустело с поразительной быстротой, но, прежде чем отойти, могучая свинья тщательно его вылизала. По-видимому, соломенное ложе ее не манило, и она начала прогуливаться по закутку, время от времени проверяя, не осталось ли в корыте пива, и поглядывая на три лица над бревенчатой загородкой.

И тут я, к своему полному изумлению, вдруг заметил, что свирепый огонь в ее глазках погас и они выражают теперь только тихое благодушие. Мне даже почудилось, что она улыбается.

С каждой минутой ее движения становились все более неуверенными. Она начала спотыкаться, а затем, громко и откровенно икнув, плюхнулась на солому и перекатилась на бок.

Дед Холлин, немелодично насвистывая, несколько секунд смотрел на нее, потом перегнулся через загородку и ткнул свинью в мясистое бедро, на что она только блаженно хрюкнула и даже не шевельнулась.

Гертруда наклюкалась в лежку.

Старик махнул на картонный ящик:

– Тащи поросят.

Уилл принес в закут одну барахтающуюся охапку, потом вторую. Как всем новорожденным, им не требовалось объяснять, что они должны делать дальше. Пятнадцать изголодавшихся ртов прильнули к материнским соскам, и я со смешанным чувством созерцал картину, которая, увы, ничем не была обязана моему самому современному ветеринарному искусству, – длинный рядок розовых поросят, наполняющих свои брюшки животворной жидкостью.

Что поделаешь! Я оказался бессилен, и восьмидесятилетний фермер утер мне нос с помощью двух галлонов портера. Настроение у меня было далеко не радужное.

Я смущенно закрыл ящик с флаконами "усмирина" и уже тихонько отступал к машине, но тут меня окликнул Уилл Холлин:

– Заходите в дом, мистер Хэрриот. Выпейте кофе на дорожку. – Голос звучал дружески, словно я не проторчал тут весь вечер без малейшего толку.

Я повернулся и пошел на кухню. Когда я направился к столу, Уилл ткнул меня локтем в бок.

– Да вы поглядите! – Он приподнял эмалированное ведро, на дне которого плескалось пиво. – Это получше кофе будет. Наберется на две добрые кружки. Сейчас я их достану.

Он нырнул за дверцу буфета, и тут в кухню вошел дед Холлин. Он повесил шляпу и палку на крючок в углу и потер руки.

– Достань-ка и третью кружку, Уилл, – распорядился он. – Кто пиво-то в корыто лил? Так я на троих его и сберег.

Возможно, на следующее утро я продолжал бы мучиться из-за своего тягостного фиаско, но на рассвете меня вызвали к корове с выпадением матки, а против хандры нет средства лучше, чем часок-другой отчаянных усилий.