О всех созданиях - прекрасных и удивительных

– Роб, - спросил я, когда он поймал мою вторую пациентку, - почему вы прозвали его Гербертом?

– Да моего младшего так зовут, и он вот тоже голову нагнет и ну ничегошеньки не боится.

Я занялся второй овцой и обнаружил великолепный клубок из трех ягнят: головки, ножки, хвостики - все устремлялись наружу и не давали друг другу продвинуться вперед ни на йоту.

– Она с утра мается, - сказал Роб.
– Ну, я и подумал, что не все у нее ладно.

Осторожно водя рукой в тесном пространстве матки, я занялся увлекательнейшим распутыванием клубка - пожалуй, никакая другая операция мне не доставляет столько удовольствия. Для того чтобы извлечь ягненка, необходимо собрать воедино голову и две ножки, но непременно так, чтобы они все принадлежали одному ягненку, не то жди беды. Трудность заключается в том, чтобы проследить каждую ножку до туловища и определить, задняя она или передняя, - кончается у плеча или теряется где-то в глубине.

Через две-три минуты я вслепую собрал ягненка, не перепутав конечности, но едва извлек ножки наружу, как шея сжалась и голова ускользнула назад. Вместе с плечами она с трудом проходила сквозь тазовое отверстие, и мне пришлось подтащить ее, зацепив пальцем край глазницы. Кости прищемили мне запястье, и боль была жуткая, но длилась она несколько секунд, потому что овца поднатужилась, и показался носишко. Дальше все было просто, и секунду спустя я положил ягненка на сено. Малыш судорожно встряхнул головой, фермер быстро обтер его пучком соломы и затем подтолкнул к материнской голове. Овца нагнулась над ним и принялась быстрыми движениями языка вылизывать ему мордочку и шею, испустив что-то вроде довольного утробного смешка - звук этот можно услышать только в такие минуты. Еще смешок и еще - когда я извлек на свет двух оставййхся ягнят (одного хвостом вперед), - и, растирая руки полотенцем, я смотрел, как она радостно тычет носом в свою тройню.

Вскоре они уже отвечали ей тоненьким дрожащим блеянием, а когда я с облегчением натянул пиджак на свои покрасневшие от холода руки, первый ягненок попробовал подняться на ножки. Это ему не совсем удалось, и он пополз на коленях, то и дело опрокидываясь на мордочку. Но он прекрасно знал, куда направляется, и двигался к вымени с упорством, которое вскоре должно было увенчаться успехом.

Ветер, бивший мне в лицо через тюки соломы, не мог стереть с него веселую улыбку: разыгрывающаяся передо мной сцена была лучшей наградой за труды, никогда не приедающимся чудом, необъяснимой, вечно новой тайной.

Несколько дней спустя Роб Бенсон опять позвонил мне. Под вечер в воскресенье. Его голос в трубке был исполнен тревоги, почти паники.

– Джим, к моим суягным овцам забралась собака. Часа в четыре тут останавливалась какая-то компания в автомобиле, и соседи говорят, что с ними была овчарка, так она гоняла овец по всему лугу. Там черт-те что делается, просто боюсь пойти поглядеть.

– Еду!
– я бросил трубку и кинулся к машине, в ужасе представляя, что меня ждет: беспомощные овцы валяются с перекушенными глотками, ноги и животы истерзаны. Мне уже доводилось видеть подобные картины. Тех, кого не придется прирезать, надо будет зашивать, и, нажимая на газ, я прикидывал, хватит ли мне шовного материала в багажнике.

Суягные овцы содержались на выгоне у шоссе, и, когда я поглядел через ограду, сердце у меня оборвалось. Опираясь локтями на нетесаные, шаткие камни, я с тоской оглядывал пастбище. Все оказалось даже хуже, чем я опасался. Пологий травянистый склон был усеян неподвижно лежащими овцами пятьдесят с лишним мохнатых кочек на зеленом фоне.

Роб стоял у калитки с внутренней стороны. Он даже не обернулся ко мне и только мотнул головой.

– Скажите, что с ними по-вашему. Я боюсь туда идти.

Оставив его, я пошел бродить по выгону среди неподвижных овец, приподнимая их ноги, раздвигая шерсть на шее. Некоторые были в глубоком обмороке, другие в коматозном состоянии. И ни одна не могла удержаться на ногах. Но чем больше я их осматривал, тем сильнее становилось мое недоумение. В конце концов я крикнул фермеру:

– Роб, идите-ка сюда! Странно что-то! Вот взгляните, - продолжал я, когда он нерешительно приблизился.
– Ни единой раны, нигде ни капли крови, а они все лежат пластом. Я ничего не понимаю.

Роб нагнулся, осторожно приподнял бессильно поникшую голову и сказал:

– Верно! Так что же это с ними?

Я не нашел, что ответить, но в глубине моего сознания уже затренькал маленький колокольчик. Овца, над которой нагибался фермер, выглядела как-то уж очень знакомо. В отличие от большинства она кое-как оперлась на грудь, глядя перед собой пустыми глазами, не замечая ничего вокруг, но... эта пьяно мотающаяся голова... жидкие выделения из ноздрей... Я же все это видел прежде! Я встал на колени, наклонился к ее морде, услышал легкое попыхивание в дыхании, почти хрип - и понял все.

– Кальциевая недостаточность!
– крикнул я и припустил вниз по склону к машине.

– Какого черта?
– спросил Роб, держась наравне со мной.- Это же после окота бывает, так ведь?

– Так-то так, - пропыхтел я.
– Но причиной может быть и внезапное перенапряжение сил, и испуг.

– В первый раз слышу!
– сказал Роб.
– Как это происходит-то?

Но я предпочел поберечь дыхание. Не читать же сейчас лекцию о последствиях внезапного расстройства функции околощитовидных желез! Меня больше занимала мысль, хватит ли в моем багажнике кальция на пятьдесят овец. Каким облегчением было увидеть длинный ряд круглых жестяных крышечек, выглядывающих из картонки! Видимо, я совсем недавно пополнил свой запас.

Первой овце я ввел кальций в вену, чтобы проверить свой диагноз - на овец кальций действует молниеносно, - и с тихим торжеством следил, как она вдруг заморгала, вздрогнула и попробовала перевалиться на грудь.

– Остальным будем вводить под кожу, так быстрее, - сказал я.

Мы пошли по лугу. Роб вытягивал ногу очередной овцы так, чтобы удобно было воткнуть иглу в пролысину под суставом, и к тому времени, когда мы добрались до половины склона, овцы внизу уже встали и тянули головы к кормушкам.

Это был один из самых приятных случаев в моей практике. Пусть никаких особых сложностей он не представлял, но это волшебное преображение! От отчаяния к надежде, от смерти - к жизни, и за какие-то считанные минуты!

Я уже убирал пустые флаконы в багажник, когда Роб, наконец, заговорил. Он с изумлением следил, как выше по склону встает на ноги последняя овца.

– Я вам вот что скажу, Джим. В первый раз я такое видел. И уж одно мне вовсе не понятно.
– Он повернулся ко мне, и его выдубленное всеми ветрами лицо сморщилось в гримасе недоумения.
– Собака собакой, только отчего все чертово стадо вдруг полегло?

– Роб, - ответил я, - представления не имею.

И тридцать лет спустя я ничего другого ответить не мог бы, и до сих пор не знаю, отчего вдруг полегло все чертово стадо. Я подумал, что Робу пока довольно его тревог, и не стал упоминать, какие еще последствия могут иметь забавы овчарки. А потому не удивился, когда мне позвонили с фермы Бенсона на той же неделе.

Мы с Робом вновь встретились на склоне, и тот же ветер бушевал над овечьим загоном из соломенных тюков. Ягнята появлялись на свет один за другим, и шум стоял совсем уж оглушительный. Роб подвел меня к моей пациентке.