Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного
Шрифт:
А вся смена пленных должна ждать в ламповой, пока из шахты поднимется последний. Сейчас зима, темнеет рано, и мы неделями не видим дневного света. Нередко возвращаемся в лагерь после утренней смены вечером, часов в восемь, а то и в девять. Пока умоешься — уже 10 часов, получаешь обед и ужин вместе и — с полным брюхом в кровать. Наверное, такой «режим питания» можно вытерпеть только в юности. А хлеб я почти всегда беру с собой, в шахту.
Умывание — тоже проблема, потому что воды не хватает. На человека полагается ведро воды, одно ведро на черного от угольной пыли шахтера, так что отмыться дочиста, хотя мыло выдают, не удается никогда. Особенно видны у всех черные ободки вокруг глаз. А бывает, что по нескольку дней вообще нет воды, и мы спим в рабочей одежде прямо
На все работы и виды деятельности коммунистическая партия установила нормы выработки, и эти нормы надо выполнять и перевыполнять по плану. От этого зависит оплата, а нам за выполнение и перевыполнение полагается дополнительно 200 грамм хлеба. С первого мая нам будут за выполнение и перевыполнение норм начислять и оплату. Перед большими праздниками рабочего класса начинается суета — к таким дням полагается выполнять план на 200 процентов или еще больше.
Наша проходческая бригада объявила, что поставит рекорд — не только пробурим шпуры, но еще заготовим деревянную крепь — стойки, потолочины, доски на пять следующих циклов проходки — и все за одну смену! Непонятно, зачем лишняя крепь в забое, ее ведь можно привезти, когда понадобятся, но для руководства шахты главное совсем не это — норма на доставке крепи будет перевыполнена на 400 процентов, вот что важно! Ведь с тех пор, как забойщик Стаханов перевыполнил норму на добыче угля не знаю, на сколько сот процентов, всех шахтеров призывают следовать его примеру…
И вот мы два дня не бурим шпуры, а таскаем стойки и доски. Спускаем их с поверхности в шахту, грузим в специальные вагонетки с «рогами» вместо бортов, перевозим по штрекам поближе к своему забою. И только накануне Первого мая перетаскиваем на место. Нам всем четверым разрешено в этот день позже выехать из шахты, и остальные пленные не должны нас ждать в ламповой. Украинские проходчики из бригады в восторге от нашей затеи — это для них двойная оплата, честь и слава, фото на Доске почета и в местной газете.
Они не остаются в долгу, и на следующий день после праздника Первого мая у нас в забое — «парадный обед»: колбаса, сало, яйца, сколько хочешь хлеба и по бутылке пива каждому. Я свою отдаю товарищу, который постарше, — боюсь опьянеть, хорошо помню похмелье после спирта на батарее…
И немецкого обер-штейгера, старшего горного мастера, пригласили в компанию, он закусывает вместе с нами. И даже получает от проходчиков в подарок бутылку водки.
САША
А всего через несколько дней нас всех четверых распределяют по другим бригадам. Меня — в подземную мастерскую, к слесарям. Я должен помогать Саше, так все зовут слесаря Александра, носить за ним инструменты и прочее. Новая работа мне нравится; каждый день мы на другом месте, то чиним конвейер в лаве, то насос, качающий воду из шахты на поверхность. Это чаще всего, потому что за водоотливом на шахте следят особенно тщательно. Слава Богу, там десять или двенадцать насосов, так что какой-нибудь из них всегда в ремонте.
Много дел бывает и у ствола шахты, там я уже познакомился с несколькими украинками. Почти все женщины, работающие на водоотливе и у ствола, были на принудительных работах в Германии, говорят немного по-немецки, а некоторые — даже хорошо.
Иметь знакомую стволовую — это большая удача, потому что если надо выехать из шахты на поверхность, а ствол занят подъемом вагонеток с добычей, то все зависит от нее. Иногда мне кажется, что женщины мной интересуются. Могут ведь они сочувствовать, что вот, я такой молодой, а попал в плен. Они ведь тоже были совсем молодыми, когда их угнали в Германию.
В насосной слесарь Саша всегда задерживается, чтобы поболтать с девушками о разной чепухе. А я прислушиваюсь и так узнаю все новые слова, учусь понимать язык.
Сегодня меня даже втянули в разговор. Спрашивали, что я делал раньше, до шахты, и как я такой молодой попал в плен. Сам удивляюсь, как это у меня уже получается — объясняться по-русски, а когда не хватает слов, приходит на помощь кто-нибудь из девушек, знающих немецкий. Говорим о Киеве, и я узнаю, что Тамара — родом оттуда. Что она пережила — это просто ужас. Когда их освободили в Германии, то домой не отпустили, а собрали в лагере в восточной зоне и сказали: кто поедет добровольно работать на угольные шахты, того через год отпустят домой. И вот они уже два года в Макеевке на шахте «Krasnaja Zwezda», живут в рабочем лагере вроде нашего, без документов…Нам ведь тоже обещали, что отпустят домой, когда проработаем год на шахте. Сколько же нас здесь продержат, если и своих людей так дурят! Всем этим женщинам лет по двадцать, все незамужние. Спрашивают, работал ли я в Киеве тоже вместе с женщинами. Я им охотно рассказываю о моей платонической любви к Лидии, о последней встрече с ней в укромном месте, когда она передо мной станцевала, а потом сломя голову убежала.
Написал мелом ее имя на вагонетке. Тамара спросила, знаю ли я адрес. Конечно, я ведь его тогда крепко запомнил, почему и зачем — не знал. Может, Тамара напишет Лидии, что встретила меня здесь? Тамара только смеется, когда я спросил об этом.
Перерыв длится сегодня особенно долго, одна из женщин особенно любезна с Сашей, они флиртуют, остальные посмеиваются. По правде говоря, меня тоже волнует их внимание, ощущение, что я, может быть, тоже кому-то из них нравлюсь, ну, может быть, Тамаре, которая заговорила со мной… Но вот звонит шахтный телефон. Ищут Сашу — срочно к главному стволу! Что ж, сумку с инструментами на плечо, бросаем девушкам короткое: privet! — и пошли. До главного ствола отсюда недалеко, меньше пяти минут ходу. Там Сашу ждет с нетерпением старший мастер: опустившуюся с поверхности шахтную клеть заклинило. Один из рычагов, которые должны удерживать клеть в направляющих в случае обрыва стального каната, на котором она подвешена, за что-то зацепился прямо здесь, в зумпфе — углублении, куда «садится» клеть. Машинист подъема пытался сдернуть ее вверх, но ничего не вышло. Вокруг уже собрались шахтеры, обсуждают, что надо делать.
А Саша — само спокойствие. Полез под клеть, в зумпф, я за ним. Саша посветил лампой с одной стороны, с другой. Просто так выбить этот застрявший рычаг не удалось, пришлось действовать зубилом. Я держал его длинными клещами, а Саша бил тяжеленным молотом. В конце концов клеть мы освободили. Машинист подъема подтянул ее немного вверх, чтоб она нас не раздавила. В общем, шахтный подъем снова заработал, но Саша недоволен. Говорит старшему мастеру, что выйдет сегодня еще раз в ночную смену, когда не будут «качать» уголь, и еще раз сам все проверит. Я все понял: раз Саша будет сегодня работать ночью, меня завтра пошлют с кем-нибудь другим, а я этого опасаюсь. И я спросил Сашу: а можно и мне? Саша немного удивлен, услышав такое от пленного. Ему ведь лет двадцать пять, не намного больше, чем мне, и он ко мне хорошо относится. Он сразу сказал, что обо всем договорится с начальником смены. Когда я сказал об этом по дороге в лагерь соседу, тот постучал пальцем по лбу: видно, я с ума спятил, если по своей воле буду работать лишнюю смену!
Перед ночной сменой Саша ждет меня в ламповой. Он уже договорился с украинскими слесарями, они погрузили в вагонетку нужные нам материалы и новый аварийный рычаг для той клети. Ремонт клети занял много времени, почти до прихода утренней смены. Но теперь все в порядке, клеть спускается по стволу в шахту и поднимается на поверхность беспрепятственно. Мы подождали, пока к стволу вовсю пойдет из шахты уголь, убедились, что с клетью все в порядке, и тогда поднялись из шахты. Мне повезло — в сторону лагеря шла с шахты грузовая машина. Саша договорился, чтобы мне разрешили ехать в лагерь без охраны, а водитель пообещал меня там «сдать». Дня два или три в лагере только и было разговоров, что о моей ночной смене.