Оазис Джудекка

Благодаря непостижимому искусству старика я снова двигался быстро и легко. Разбил рукояткой пистолета стекло в двери, чтобы попасть в соседний вагон. После этого вынул осколки из резинового уплотнителя и пролез в образовавшуюся дыру. Черный вихрь немного потрепал меня, но вскоре я…

28 ФРАГМЕНТЫ ПАМЯТИ: ПЛАВАНИЕ

В день отплытия погода резко ухудшилась. Небо выглядело так, словно с него вот-вот посыплются дохлые лягушки.

Уже поднимаясь по трапу на борт лайнера, Лоун посмотрел на серый город и ощутил внезапный укол сожаления. Все могло быть иначе, но еще не все потеряно – пока есть куда бежать. Холодный ветер хлестал его по лицу, однако Лоун не спешил прятаться в каюту первого класса. Как и все прочие эмоции, эта тоска изгнанника была самоценной.

Та, которая приговорила его к изгнанию, была рядом. Казалось, холод ей нипочем. На голых руках и ногах – ни единого пупырышка. Статуэтка из бронзы. Или скорее из красного дерева… Вот, ожила. Быстро и почти незаметно обменялась колодами с кем-то из гардов.

Лоун прошелся по палубе. Подскочил стюард, предложил свои услуги. Лоун отказался. Хлынул дождь. Порывы ветра швыряли в лицо жалящие капли. Лоун закрыл глаза и стоял, ощущая их как чужие слезы. Но чьи? Кто так безутешно плакал на небесах?..

– Смотри не простудись, – предупредила Дез из-за плеча.

– Хорошо, мамочка, – съязвил он. – Вечером пропишешь мне лекарство.

* * *

В каюте она сразу же принялась раскладывать пасьянс. Колода была шикарная: черные мерцающие карты с золотым обрезом. Каждая – будто окно в другой мир. В этих «окнах» сверкали незнакомые Лоуну созвездия. Впрочем, он не выдержал долго и отвернулся. Наблюдать за неторопливой забавой Дез было все равно что следить за судьей, подписывающим не то помилование, не то смертный приговор.

Но когда она закончила, он выжидающе уставился на нее.

– Во всяком случае, столкновение с айсбергом нам не грозит, – отшутилась она.

«Интересно, что бы ты сделала, если бы грозило? – подумал Лоун. – Скорее всего ничего. На берег не сошла бы, это точно. Дождалась бы катастрофы и спокойно наблюдала бы за тем, стану ли я прорываться к шлюпкам, расталкивая детей и старушек. А я рискнул бы? Не знаю… Вот где зарыто мое дерьмо: до последней секунды ничего о себе не знаю. Животное. Дрессированное и подопытное животное… Есть, правда, одна мелочь. Ради нее стоило бы искупаться в ледяной водичке: хотел бы я увидеть ту шлюпку, которая приплывет затобой…»

Он не вышел из каюты, чтобы посмотреть, как трудолюбивые толстячки-буксиры оттаскивают тушу лайнера от причала и волокут ее к большой воде. В это время Лоун уже был слегка пьян. Таким образом, город растаял в серой дымке без его участия. Город просто исчез с того момента, когда Лоун ступил на палубу. И теперь не было ни малейшей возможности доказать себе, что город вообще когда-либо существовал. Свидетельства других – не в счет. Это какая-то паршивая игра, в которой собственная память играет за чужую команду. Разве его <<сновидения>> менее реальны, чем то, что принято называть явью?

Все располагало к меланхолии: изоляция, плохая погода, ощущение затерянности, охватившее Лоуна очень скоро, несмотря на близость сотен людей и современнейшую технику. Плавание напоминало растянувшееся на много дней пересечение нейтральной полосы. Граница хаоса и пустоты…

Когда подолгу висели туманы, Лоун ловил себя на том, что был бы не против, если бы земля исчезла. Плыть вечно в этой седой мгле, время от времени издавая тоскливые гудки, – чем не завидная участь по сравнению с суетливой и безалаберной жизнью на суше? Берега непознанного континента смерти. Гавани отчаяния. Отмели забвения… Плыви-плыви, ковчег потерянных душ!..

Он писал понемногу под диктовку Дезире. Даже добавлял кое-что от себя. Правда, очень мало. Будто кто-то строго отмерял дозы слов, впрыскивая их в его воображение. Слишком слабое лекарство… Перечитывать написанное он не пытался – знал, что это верный способ увязнуть в переделках. Вот когда закончим… Но он понимал: вещь получается мощная и цельная, как скала. При этом гарду удавалось достичь необходимого парадокса: монолит пронизывали туннели, ведущие в потустороннее. И там были запертые двери тайн…

Лоун поздравил себя с тем, что не ошибся, отправившись в путь по морю. Порой он испытывал почти забытое ощущение уюта, будто на время стал подданным дряхлой империи, в которой вся жизнь расписана наперед – во всяком случае, на две ближайшие недели… Он использовал их на полную катушку. Двадцать четыре часа – это так много, если останавливаться возле каждой секунды, как возле музейного шедевра. Он пил хорошее вино, гулял под моросящим дождем, подолгу просиживал в шезлонге, глядя на океанский закат, слушал танцевальную музыку, доносившуюся с другой палубы…

Лоуну запомнился небольшой эпизод, который произошел в один из немногих солнечных дней. Он прогуливался мимо бассейна и остановился, чтобы взять с подноса стакан с ледяным соком. В шезлонге нежилась шикарная шлюха. Ослепительно белые трусики-бикини подчеркивали шоколадный загар.

Дез разговорилась с ее гардом, который и сам выглядел на миллион долларов. Беседа о клиентах протекала так непринужденно, словно обсуждались достоинства и недостатки собак или скаковых лошадей.

Лоун слушал краем уха. Но некоторые фразы показались ему весьма красноречивыми.

– Бедняжка, – посочувствовала Дез, разглядывая шлюху с медицинским интересом. – Как она любит свое тело!

– Да, – подтвердил коллега. – Тяжело ей будет с ним расставаться…

Шоколадная красотка лениво потянулась и медленно сняла темные очки. В ее взгляде было что-то настолько неожиданное и даже пугающее, что Лоун замер со стаканом, поднесенным ко рту.

Она сказала гардам:

– Отвалите. Оба. Вы мне солнце загораживаете.

* * *

В тот же вечер Лоун за нею приударил. Он готов был потратить все, что у него осталось, лишь бы научиться этому презрению, заразиться ее великолепным безразличием – как подхватывают дурную болезнь, избавляющую от мелочных проблем… Он долго соображал, куда бы ее повести, – оказалось, что и это не важно. Гарды всюду загораживали солнце.

* * *

…После пятого коктейля он начал терять терпение – красотка была самодостаточна. И все же он чуял, что имеет дело с настоящей шлюхой: никто и ничто не имело для нее особого значения – кроме собственного тела, истекавшего отравой головокружительной сексуальности… В конце концов до Лоуна дошло, что той нужен более богатый хер, что она не прочь перепихнуться, но ей не хотелось бы упустить шанс. Он зауважал шлюху еще больше. В отличие от многих других она точно знала свою цену.