Об этом не сообщалось…

…Примерно через час приехал старший оперуполномоченный особого отдела Т. Бучко. Он ознакомился с документами Шелуденко; выслушав доклады сержанта и ефрейтора, предложил задержанному показать всё, что есть у него в карманах и в мешке. Шелуденко просил ничего у него не отбирать: он везет продукты больной дочери. Однако в мешке кроме краюхи хлеба, двух пар белья и полотенца оказались еще два свертка, завернутые в тряпки и перевязанные шпагатом. Шелуденко уверял, что это свиное сало для больной. Свертки развернули, и в них оказалось 10 000 рублей в крупных купюрах. Задержанный был доставлен в особый отдел фронта. И здесь уже «заботливый папаша» рассказал свою настоящую биографию.

Фамилия его – Миневич, род занятий – гитлеровский агент-вербовщик. Легенда о больной дочери была отработана в немецкой разведке. Шел он в Воронеж для создания в городе резидентуры по сбору данных о войсках гарнизона. Сам он уроженец Курской области. В 1935 г. был исключен из партии за троцкистскую деятельность. Работал он тогда в Курске председателем профкома одного из небольших промышленных предприятий, а после исключения – слесарем на том же заводе. Немецкой разведкой был завербован в конце октября 1941 г. на «совершенно добровольной основе». В своё время затаил злобу на руководство ЦК ВКП(б), обкома партии и парткома завода. Решил отомстить. К немцам явился сам и предложил свои услуги. После вербовки был направлен на учебу в Полтавскую разведшколу, где прошел курс обучения по широкому профилю – на агента-разведчика и агента-вербовщика. Особое внимание наставники из абвера уделяли методам индивидуального подбора и вербовки агентуры.

Он благополучно перешел линию фронта в районе села Белый Колодезь и через два дня уже был на станции Лиски. Оттуда в Воронеж решил добираться пешком и на попутных машинах. В Воронеже он должен был остановиться на улице 27 Февраля у гражданина Гракова К.А., по паролю: «Привет вам от Франца Генриховича».

Показания Миневича позволили нам обнаружить в Воронеже конспиративную квартиру немецко-фашистской разведки. Как показала проверка, хозяином её являлся бывший офицер царской армии, человек одинокий, замкнутый. Жил он в собственном домике, построенном ещё его отцом, купеческим приказчиком. Взвесив все факты, руководство особого отдела фронта решило послать к Гракову своего сотрудника по паролю, известному нам от Шелуденко-Миневича. Операция прошла без осложнений. Граков принял нашего товарища более чем любезно. В первой же беседе, продолжавшейся чуть ли не всю ночь, Граков от души желал гостю успехов в работе и рекомендовал ему прежде всего организовать усиленное наблюдение за штабом фронта.

Начиная эту операцию, мы не исключали возможности использовать Гракова и его квартиру для дальнейшей «игры» с абвером, но от этого варианта пришлось отказаться. С первых же слов, после обмена паролями, стало ясно, что Граков – ярый враг Советского государства. Он с нетерпением ожидает прихода в Воронеж немцев и очень сожалеет, что их разведка «неактивно работает в городе» и что Шелуденко за полгода войны лишь «первая ласточка оттуда».

Гракова арестовали. В ходе следствия он сообщил, что условие приема им у себя «людей» с паролем: «Привет вам от Франца Генриховича» – было оговорено ещё в 1935 г., когда он работал десятником на строительстве одной из шахт в Донбассе. Один из немецких специалистов, находившийся вместе с ним на строительстве шахты, зная Гракова как офицера царской армии и личность антисоветски настроенную, договорился с ним о «такой любезности». Возможность напакостить Советской стране и размер вознаграждения за услуги устраивали бывшего поручика. И вот с тех пор, почти семь лет, Граков ждал «гостей». Но их почему-то всё не было. Наконец появился Шелуденко – и сразу провал.

Арестованный Миневич вёл себя на следствии как все кадровые троцкисты. Он «раскаивался в содеянном» и просил не допустить применения к нему высшей меры наказания. Он всячески старался выслужиться. Щедро давал показания о своих земляках – предателях, устроившихся на службу к оккупантам, об агентах, проходивших с ним подготовку в Полтавской разведшколе, дал характеристики её преподавателям и вербовщикам. Он подробно рассказал об организационной структуре школы, методах подготовки агентуры и заброски её к нам. Его показания обстоятельно подтверждали уже имевшиеся у нас данные об этой школе.

Показания Миневича о Полтавской разведшколе были учтены особым отделом фронта, и мы лучше смогли организовать свою работу как в войсках, так и по ту сторону линии фронта.

Работникам органов государственной безопасности по роду своей службы большей частью приходится сталкиваться с теневыми сторонами нашей жизни. И поэтому чекистам особенно приятно и радостно наблюдать каждый случай морального воскресения, когда споткнувшийся однажды человек находит в себе нравственные силы подняться над обстоятельствами и сделать правильный жизненный выбор. Когда новый, полноправный гражданин возвращается обществу – твоя ли в этом заслуга или неизвестного тебе коллеги, – испытываешь наивысшую радость, считаешь это для себя лучшим подарком.

В особом отделе тепло поблагодарили Сашу Прядко за его неоценимую помощь, выдали ему оправдательный документ по случаю задержки в Воронеже, где конечно же охарактеризовали его поступок с наилучшей стороны. И уже потом, за ужином, со всеми подробностями, без утайки рассказал он нам о своём прошлом житье-бытье. После того как я узнал биографию этого паренька, он мне стал ещё ближе и дороже. В дальнейшем я уже не выпускал его из виду и, забегая вперед, могу сказать, что Александр Степанович Прядко прекрасно воевал, демобилизовался в звании старшины, имея двенадцать правительственных наград.

Я уже говорил о том, что, разрабатывая планы создания «пятой колонны», гитлеровская разведка не последнее место в кампании тотального шпионажа отводила уголовникам и другим деклассированным элементам. Но и здесь, в верном, казалось бы, деле, абвер не достигал желаемых результатов.

Показателен в этом отношении случай, который произошел во второй половине декабря 1941 г. на участке боевых действий у села Базалеевка. Хмурым холодным утром наше боевое охранение заметило на той стороне необычное оживление. Вскоре из морозного тумана показалась большая группа оборванных и изможденных людей. Впереди, размахивая белым флагом, шел мужчина, а сзади толпу подгоняли автоматчики. Эту странную процессию снимало на пленку несколько кинооператоров. Дойдя до зоны досягаемости ружейно-пулеметного огня, гитлеровцы остановились, а остальные продолжали медленно двигаться к переднему краю. Группу эту – в ней было около ста человек – пропустили на нашу сторону.

Все эти люди оказались узниками харьковской тюрьмы. Более половины из них были в очень тяжелом состоянии – обморожение, чесотка, туберкулез. В тюрьме они содержались в камерах смертников и со дня на день ожидали расстрела – гестаповцы обвиняли их в связи с партизанами. За день до перехода линии фронта на тюремном дворе их погрузили в машины, в которых оказались жены, дети и родители смертников. Машины двинулись к фронту, и поутру колонну погнали в сторону советской линии обороны. Все перипетии этой операции – от тюрьмы до наших окопов – немцы снимали на пленку. Видимо, ведомству Геббельса необходимо было документальное подтверждение гуманности «нового порядка».

В группе, перешедшей на нашу сторону, было три молодых парня. Когда младший лейтенант госбезопасности Семашко, который вёл опрос, поинтересовался их биографическими данными и тем, за что они попали в тюрьму, старший из парней решительно выступил вперед:

– Вы бы, гражданин начальник, больных вначале опросили, их к врачам отправлять нужно. А с нами у вас очень долгий разговор будет. Другого мы полета птицы – дойчагенты, или, если просто, по-нашему, – немецкие шпионы.

…Начало войны вся троица встретила в харьковской тюрьме, где отбывала наказание за неоднократные квартирные кражи. Немцы принесли им «освобождение». Несколько дней Степан Романько, Трофим Гура и Иван Мякушко – так звали друзей-домушников – слонялись по городу, приноравливаясь к «новому порядку». 3 ноября на Сумской улице они нос к носу столкнулись с немецким офицером и двумя солдатами, подъехавшими к большому серому дому на грузовой машине. В кузове стояли пианино и мебельный гарнитур красного дерева. Офицер остановил парней и, коверкая слова, приказал им помочь солдатам в переноске мебели.

В квартире их встретила молодая холеная блондинка, назвавшаяся Галиной. Все распоряжения она отдавала на украинском языке. А когда работа была окончена, поинтересовалась у «носильщиков», какой они национальности. Узнав, что все трое стопроцентные украинцы, очень обрадовалась и посоветовала офицеру, которого называла Максом, угостить её земляков за хорошую работу шнапсом.

Пойло это очень отдавало сивухой, но друзей в данный момент интересовало не это. Наличие в квартире большого количества добра задевало их «профессиональное» самолюбие. Один из воров, Гура, смекнул, что путь к этим богатствам может пролечь через сердце общительной любовницы герра обер-лейтенанта. После выпитого шнапса лицо Галины зарумянилось, болтала она без умолку.