Об этом не сообщалось…

Задержка с ответом, который доставил младший лейтенант госбезопасности Федор Голубков, полностью компенсировалась обстоятельными рекомендациями и четко выработанной линией поведения по отношению к наследнику оружейных заводов. Дубровин сообщал, что данные, полученные от Конрада, полностью подтвердились. В своем полку Торн слывет либералом, и некоторые его высказывания – не будь у майора столь влиятельной родни, – без сомнения, стоили бы ему знакомства с гестапо. Степан Лукич, естественно, не знал, что советская контрразведка не только наводила справки о Торне-младшем, но и с помощью войсковой дивизионной разведки снаряжала разведгруппу за линию фронта, которая в течение двух суток караулила «языка» в расположении полка Георга Торна. В результате был захвачен фельдфебель, который на допросах в особом отделе дивизии дал подробную характеристику командиру 2-го дивизиона.

Суммируя все собранные сведения, Дубровин разделял опасения Гюнтера и приемлемой формой воздействия на Торна считал попытку склонить его к переходу линии фронта и добровольной сдаче в плен командованию Красной Армии. Но спешить с этим тоже не следует, потому что, по имеющимся у Дубровина данным, Георг собирается в отпуск в Германию, а его знакомство там с новым оружием и степенью его готовности представляло бы для нашего командования большой интерес.

Всё это несколько упрощало задачу, стоящую перед нашим разведчиком. В глубине души он и сам понимал, что спешка в таком деликатном деле – не лучший метод. Степан Лукич в общих чертах изложил этот план Конраду, и тот сразу же согласился, что другого выхода для Торна не придумаешь. Четко распределив роли в беседах с Георгом, они с нетерпением стали ждать его приезда. Других гостей, учитывая щекотливость ситуации, на именины Конрада решено было не приглашать.

Торн приехал уже затемно. Зима выдалась на редкость снежная, и его «опель-капитан» по дороге несколько раз застревал в заносах. После бурной встречи друзей, горячих поздравлений и вручения подарков Конрад представил своего друга хозяевам дома. Георг, как бы устыдившись столь бурного проявления чувств при посторонних, смутился и ушел в себя. Радушие супругов разбивалось о невидимый панцирь, которым оградил себя майор. Но холодок отчуждения понемногу начал таять за праздничным столом, когда Надежда Григорьевна зажгла тридцать пять свечей на именинном пироге собственного приготовления. Видимо, почувствовал Георг и то, что Конрад в этом доме не гость, которого не звали, а человек близкий, свой в полном смысле этого слова.

Разговор за столом после выпитых двух-трех рюмок становился всё оживленнее, и вполне закономерно, что заговорили на главную тему – о войне, о положении на фронтах.

Торн рассказал о возмутительном, с его точки зрения, явлении, с которым он столкнулся буквально несколько дней назад. На участок фронта, где располагался их полк, в конце января прибыла команда молодчиков из полка «Бранденбург». Здесь абверовцы переоделись в общевойсковую форму офицеров вермахта и после первой же стычки с противником не вернулись с поля боя. Знакомый капитан из «Отдела-1-Ц» объяснил Торну, что они сдались в плен красноармейцам. Это добровольное пленение преследует далеко идущие цели. Попав в лагеря для немецких военнопленных, участники этой команды должны нещадно расправляться – в назидание другим – с германскими офицерами, которые по тем или иным соображениям нарушили присягу, сдались в плен и сейчас сотрудничают с советской лагерной администрацией.

– От этой проклятой войны, – уныло резюмировал Торн, – не спрячешься даже за колючей проволокой в далекой. Сибири.

Высказывая свое мнение по этому вопросу, Самойленко осторожно заметил, что сейчас ещё трудно судить, кому из немцев больше повезло: тем ли, кто остался в фатерлянде, фронтовикам или тем, кто уже отвоевался и дожидается окончания войны в плену.

Дальнейшего развития эта тема не получила. Заговорили о другом. Конрад сделал предположение, что с появлением на фронте нового реактивного оружия русским придется туго во время весеннего наступления немцев. Майор при этом болезненно поморщился:

– Новое оружие пока очередной блеф, «рождественский подарок» для доверчивых дураков. Своего рода утешение за провал блицкрига и за разгром под Москвой. Пообещать можно золотые горы. Кроме того, в этой войне исход будет решен не силой оружия, а силой духа. Кто кого? Залпов моих пушек не выдерживает никакая броня. Мы разрушали все укрепления русских, а их солдаты вставали из-под земли и с бутылками горючей смеси шли на танки или бросались со штыками врукопашную. И под Москвой, и здесь нас остановили прежде всего не русские «катюши», а русские солдаты. С этим, господа, нельзя не считаться.

– Но вермахт за считанные недели захватил громадные пространства…

– Послушайте, господин Самойленко, заводы моего отца работают уже в основном на металлоломе. Из двух разбитых пушек отливают одну. Конрад на нашем курсе был лучшим математиком. Он без карандаша может подсчитать, на сколько у нас хватит пороху с такой арифметикой. Не так ли, Конрад?

– Своё право на подсчеты я уступаю господам Кейтелю и Йодлю. Фюрер учит нас не думать, а подчиняться. Поэтому наша с тобой задача, Георг, давать меньше сырья для заводов Торна-старшего. И вообще, господа, я считаю, что фрау Самойленко заслуживает лучшей участи. Поэтому я объявляю танцы.

Пока Конрад и Надежда Григорьевна возились с патефоном, майор неожиданно предложил Степану Лукичу немного проветриться. Вышли на крыльцо, закурили. Молчание первым нарушил Торн:

– Что вы имели в виду, говоря о преимуществе советского плена?

– Ну что вы, какие преимущества? Я человек сугубо штатский, кодекс офицерской чести не по мне, и я считаю, что самое скромное существование лучше самой геройской смерти. Люди рождаются для того, чтобы жить.

– Ну а если мы победоносно закончим войну? Что тогда? Меня будут судить и повесят, как предателя?

– Не думаю.

– Что «не думаете»? Вам неясна участь пленных или исход войны?

– В университете я изучал не только историю Германии…

– Бисмарк, кайзер… Конкретнее.

– История развития человеческого общества неопровержимо доказывает, что любая тирания заранее обречена. Националистская политика реакционна в своей сути, она не отвечает духу времени и в равной степени чужда и нам, русским, и вам, немцам.

– Что же вы предлагаете взамен?

– Я? Боже упаси! Мой удел – личные, ни к чему не обязывающие умозаключения. Судьбу Германии, её будущее будут решать немцы.

– В том числе и теперешние военнопленные, вы хотите сказать?

– Ну, знаете ли, пленный пленному рознь. Одного обкладывают со всех сторон, как волка, чтобы пленить, а другие бросают оружие по убеждению. Возможно, эти немцы и скажут со временем свое слово.

– А вы ре находите…

– Нет. Вы друг Конрада, а для меня это высокая характеристика.

– Конрад в курсе ваших… гм… умозаключений?

– В общих чертах.

– Почему же вы не убедили его последовать вашим советам? У вас для этого было достаточно времени.

– Уход Конрада к русским может стоить жизни его родителям.

– А моим нет?

– Это исключено. Ваш отец является одной из пружин, двигающих сложный механизм гитлеровского рейха. Пушки Торна-старшего для нынешней Германии нужнее какого-то там майора, который к тому же не умеет как следует стрелять из этих пушек.

– Вы завели этот разговор по собственной инициативе или предварительно советовались с Конрадом?

– Простите, Торн, но разговор начали вы.

– В таком случае я оставляю за собой право вернуться к этой теме.