Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Лука. Знаю... А твоих... нашли?

Параска. Семен Негрич нашел. В лесу возле Лоз. Нашел и похоронил. А сам потом бежал к партизанам.

Лука. Семен Негрич?.. Странно.

Параска. Почему... странно?

Лука. Ты плохо соображаешь, Параска. Ты еще маленькая.

Параска. Нет, я уже большая. Мне скоро пятнадцать. Я вот, например, понимаю, что вы... любите мою маму.

Лука (сжав ее больную руку). Молчи.

Параска. Ой, больно!

Лука. Больше мне об этом ни слова!

Параска. Я буду молчать. (Подняв руку для клятвы.) Клянусь!

Лука (опустив ее руку). Ты просто дурочка.

Параска (после паузы). Значит, вы думаете, что Семен...

Лука. Тебе виднее. Смотри. (Засучив рукав рубашки.) Это еще с той памятной ночи. След от полицейской пули.

Параска. Ах! Значит, и вы тоже шли тогда через горы раненый? Шли, и кровь капала из вашей руки? Это вас ранили за то, что вы хотели помочь нам? Да?

Со двора слышится старческий кашель.

Дед. (Поцеловав рукав сорочки Луки, выбегает из хаты, чуть- чуть не сбив с ног деда Штефана.)

Лука, скользнув взглядом по своей руке и тихо свистнув, смотрит вслед Параске. Входит Штефан.

Штефан (заметив Луку, взволнованно). Идут... Идут...

Лука (испуганно). Кто?

Штефан. Они. Сеятели. Колхозники. Послушай.

Слышны далекие, размеренные звуки барабана и тихое, как гудение пчелы, пиликанье скрипки.

На мою землю, на мое поле идут! С музыкой идут. С коломыйка ми. Как на свадьбу... Пшеницу сеять. Где это видано? (При­слушивается.)

Лука. Да, идут. (Положив руку на плечо Штефана.) Кре­питесь, дед!

Штефан. Уж не под силу мне все это, Лука! Давно выгоре­ло мое сердце.

Лука. Неправда. Теперь оно бьется еще сильнее. (Пауза.) Так же, как и мое.

Штефан (заглядывая Луке в глаза). Лука, ты столько лет учился во Львове, ты в свете бывал. Быть может, ты привез оттуда добрые вести? Скажи: чего мы дождемся с тобой, Лука?

Лука. Я не знаю, дед, чего мы еще дождемся. Я знаю толь­ко, чего я хочу дождаться...

Штефан. Они же... Они, нищие, тоже хотят добиться своего. Слышишь, как наигрывают?.. На скрипке... на цимбалах... да еще на бубне, как тот Грицько в песне «В гору иде, шумить, бубнить, що на великим щасти...»

Лука. Бывает, дед, и на похоронах играют.

Штефан. А я уже не знаю, Лука, кого это хоронят?

Лука (подходит к дверям, опирается о косяк и смотрит вдаль). Вы еще узнаете, дед, вы еще увидите. Большая игра только начинается. И не в одном нашем селе...

Оба прислушиваются.

Штефан. Должно быть, перешли уже мостик.

Прозвучал звериный рев, более громкий и близкий, чем раньше.

Лука. Боже! Там, возможно, Варвара... Дед... (Озираясь, тихо.) Тогда, в сорок первом, я запрятал под стреху вашего овина автомат, тот, с заставы. Он еще там?

Штефан. Ты что, сдурел? Стрелять в них хочешь?

Лука. В них? Теперь — нет, я не сошел с ума, дед... Хотя, может, и лишусь рассудка, если... Где автомат, дед?

Штефан (отойдя от него и глядя в противоположную сто­рону, тихо). Сегодня хата не моя и овин не мой. Все, что мог, зарыл в землю. Лишь она, единственная, умеет молчать.

Лука (подходя к нему). Дедушка, у меня есть кое-что смертоносное, но оно малого калибра. Мне автомат нужен, как воздух. Дай мне его, дедушка.

Штефан (мрачно). Вот смеркнется, тогда выкопаешь его себе... А раньше нельзя.

Лука. Ах, черт! Что же мне делать?

На крыльцо поднимается отец Юлиан, сорокалетний мужчина, выше среднего роста, с худым, бледным, старательно выбритым лицом, окаменелые черты которого не проявляют ни печали, ни радости. Лишь изборожденный морщинами лоб и задумчивые глаза говорят о том, что страсти не чужды этому человеку. Коротко подстриженные волосы по­крыты на висках сединой. Движения отца Юлиана спокойные и плавные. Волнуясь, он достает из кармана белоснежный носовой платок и вытирает лоб. Говорит тихо, но выразительно. Ходит почти неслышной походкой, и потому, быть может, кажется, что он появляется неожиданно и также внезапно исчезает, как бы сливаясь с фоном. На нем — старая, но доброт­ная сутана, плотно облегающая его фигуру, черная мягкая шляпа с гори­зонтальными полями. Из-под сутаны выглядывает глухой черный во­ротничок с твердым белым подворотничком.

Отец Юлиан. Слава Иисусу Христу!

Лука и Штефан, не ожидавшие появления отца Юлиана, резко по­ворачиваются к нему.

Штефан (нерешительно). Слава во веки!

Отец Юлиан. Я вам не помешал?

Лука. Нет.

Отец Юлиан (Луке). Параска передала мне просьбу вашей бабушки.

Штефан. И вас моя старая замучит, отче. Уже семнадцать раз за этот месяц вы исповедовали и причащали ее, а сегодня снова мир стал ей в тягость: «Умираю, говорит, приведи священ­ника». Одно горе, а не баба. Сосет мою кровь, как пиявка, при­вередничает. (Стиснув ладонями виски.) Что мне с ней делать?

Отец Юлиан. «Что мне делать?» С каждым днем мне все труднее отвечать людям на такие вопросы.

Лука. Странно. Я считал вас более уравновешенным чело­веком. А как ваши дела с колоколом?

Отец Юлиан (делая вид, что не слышит первых слов Луки). Я верю в то, что вскоре новый колокол, купленный на пожертвования прихожан нашей церкви, понесет благовест всем яснычанам.

Штефан (подходя к Луке и отцу Юлиану и, озираясь на печь, где лежит баба Олена). Хорошее дело сотворите, отче. Но не лучше ли обождать й повесить колокол лишь тогда, когда можно будет прозвонить им за упокой... тем, что играют? Слышите?

Пауза.

Отец Юлиан. Наш колокол, Штефан, будет возвещать людям радость, а не печаль, ибо для счастья сотворено племя человеческое, а не для горя и смерти.

Лука (удивленно). Что это, отче? Неужели текст для песни, которую они играют?

Музыка внезапно стихает.

Отец Юлиан (наклоняя голову). Что же это оборвало музыку?

Лука. Как-то очень внезапно... Посредине песни. (Вы­бежав на порог.) А вы, отче, довольно странно понимаете свои пастырские обязанности. Вы все еще не хотите в звуках этой му­зыки услышать свою собственную поминальную. Другой бы слу­житель церкви на вашем месте сейчас...

Отец Юлиан. Я понимаю свои обязанности так (при­ложив руку к груди), как их подсказывает мое сердце...

Лука. Ваше сердце? Еще недавно мне казалось, что в нем есть место лишь для Варвары Петрич. Вы способны выполнить любую ее просьбу. Даже... выдать фальшивую метрику... Прости­те! (Уходит:.)

Отец Юлиан (стоит минуту с нахмуренными бровями, потом подходит к Штефану и кладет руку на его плечо). Кто это посеял столько злобы в душе вашего внука, Штефан?

Штефан. Не я, не я, отче,— люди посеяли. Вы же видите, что делается! Брат восстал против брата, а сын — против отца. Меня, старого хозяина, выгнали из дедовской хаты и хорошо еще, что не затолкли цепами, как бешеного волка. Кто мог поду­мать, что все так обернется, что Советы придут снова, а Луке придется так долго мыкаться по свету? Хорошо, что еще пустили его обратно... Божье это дело, отче. (Пауза.) Лука был в детстве добрым ребенком, хоть к ране прикладывай, но господь наш, в троице единый, сотворил его зрячим, вот Лука и достиг разума, да так достиг, что пошла в нем кровь играть, кипеть. Чужая беда ему, видите ли, не игрушка.